Виталий Познахирев - Турецкие генералы и адмиралы в русском плену (XVIII - XX вв.)

Расставаясь с оружием, паши обычно произносили несколько слов о «непостоянстве судьбы» и «воле Всевышнего». Кто-то в последний раз пытался добиться права вернуться под юрисдикцию Турции. Кто-то выражал надежду на то, что в лагере русских он встретит достойное обращение. Иные прямо заявляли, что считают плен для себя «позором» и даже высказывали сожаление по поводу того, что остались живы. Другие хотели непосредственно от противника услышать подтверждение тому, что они до конца исполнили свой долг. Так, Бекир-бей [27], передавая адмиралу Д. Н. Сенявину флаг, заявил: «Если судьба заставила меня потерять мой флаг, то не потерял я чести и, надеюсь, что победитель мой отдаст мне справедливость и засвидетельствует, что я защищал его до последней крайности» [61].

Как бы ни старались паши выглядеть невозмутимыми, некоторым из них не удавалось скрыть эмоции, особенно раненым и лицам преклонного возраста. К примеру, Гаджи Салех-паша [56] всплакнул, когда окончательно убедился в том, что ему отказано в праве «свободного выхода». Васиф Мегмет-паша [64] сделал то же самое, увидев, как победители берут в руки знамена частей Карского гарнизона [62].

«Желая преподать способы к утешению их участи», русские возвращали генералам сабли; выражали восхищение ( зачастую, абсолютно искреннее!) военным искусством своих пленников и, особенно, стойкостью их подчиненных; убеждали османов в том, что в России все «уважают храбрых и доблестных врагов», а значит — постараются скрасить им тяготы плена.

Одни паши отвечали на это короткими благодарностями, а то и угрюмым молчанием. Другие смягчались и начинали говорить. В основном, хвалили таланты российского командования, боевую выучку войск противника и качество русской артиллерии. Некоторые повествовали о своих прежних заслугах или, явно переоценивая собственную значимость, утверждали, что в их лице Османская империя потеряла своего лучшего полководца. Многие ударялись в критику, объектами которой становились иногда собственные подчиненные, иногда — командиры соседних соединений, но чаще — непосредственные начальники, благодаря «идиотским» приказам и действиям которых они теперь вынуждены «испить горькую чашу плена». Наконец, были и те, кто не останавливался перед самыми широкими обобщениями и огульно упрекал своих соотечественников в недостатке разума [63].

Отдельные военачальники более или менее откровенно заявляли о своих возможностях как посредников в будущих мирных переговорах, а заодно и пытались «оттеснить конкурента». Так, 21 августа 1739 г. Б. К. Миних писал императрице, что по уверениям Колчак-паши [4] он «у великого султана более кредита имеет, нежели прежде взятый Яхья-паша, и обнадеживает ежели ему писать позволено будет, скорее Порту к миру склонить, ибо по его объявлению три бунчука достал он чрез свою саблю, а Яхья-паша чрез женитьбу на визирьской дочери» [64].

• По данным, которыми мы располагаем, пленные османские генералы не подвергались личному обыску, каких-либо документов непосредственно у этих людей не изымалось. Что же касается их допросов, то, судя по изученным нами архивным материалам и опубликованным источникам, сама мысль о том, что пленного генерала можно допрашивать, долгое время (по крайней мере, до конца XIX в.), кажется, вообще не приходила русским в голову. Конечно, такие военачальники, как Б. К. Миних, Г. А. Потемкин, Н. Н. Муравьев, великий князь Николай Николаевич Старший и др., обычно не упускали случая побеседовать с высокопоставленными пленниками. Однако беседы эти касались, в основном, общих знакомых, «дней минувших», будущего мироустройства и т. п., почему считать их «допросами», как в истинном значении этого слова («выведывание», «допытывание»), так и в метафорическом, нет никаких оснований. В этой связи довольно характерной выглядит следующая фраза из частного письма капитана 2 ранга Г. И. Бутакова, написанного им вскоре после Синопского сражения: «Много обстоятельств, не клонящихся к чести турецких морских сил, сделались известными нам, но только, конечно, не через (вице-адмирала — В.П.) Осман-пашу, командиров (кораблей — В.П.) или офицеров (Курсив наш — В.П.)» [65].

Впрочем, отдельные попытки в этом направлении все-таки предпринимались. Так, 20 июня 1829 г., вскоре по окончанию сражения близ с. Милли-Дюз, генерал И. Ф. Паскевич обращался к пленному Хаки-паше [55] с просьбой указать местонахождение продовольственных и боевых припасов его разгромленной армии. «Избавьте меня на старости лет от тягостного унижения, — ответил паша. — Вы сами найдете их». На этом «допрос» был закончен.

Еще два известных нам допроса относятся к войне 1877 1878 гг. Первый состоялся сразу же после взятия редута Горный Дубняк (12 октября 1877 г.), когда Начальник полевого штаба Балканской армии генерал А. А. Непокойчицкий имел беседу с комендантом редута Хывзы-пашой [83]. Скорее всего, диалог генералов заранее не планировался, т. к. разговаривали они… стоя среди толпы любопытных, а переводчиком им служил… один из только что взятых военнопленных. Да и сам А. А. Непокойчицкий прибыл на место боя с целью сбора сведений о потерях и трофеях, что он вполне мог сделать и без Хывзы-паши. Второй произошел 4 дня спустя, когда генерал И. В. Гурко действительно допросил Измаила Хаки-пашу [84]. Правда, допросил он его не в качестве военнопленного, а в качестве подозреваемого в том, что тот сознательно допустил массовое убийство своими подчиненными русских раненых, оставшихся на поле сражения после неудачной атаки редута Телиш 12 октября 1877 г. (К слову, никаких последствий для паши ни этот допрос, ни само событие 12 октября не имели) [66].

• О факте пленения каждого военачальника Главнокомандующий на ТВД немедленно уведомлял главу государства, высший орган военного управления, а при необходимости и иных высокопоставленных лиц. При этом основные сведения о пленном (чин, должность и т. п.) предварительно, по возможности, уточнялись. Однако, ввиду отсутствия в ряде случаев объективных данных, а равно слабого знания русскими «табеля о рангах» Османской империи (особенно до Эпохи Танзимата), многие заявления турок принимались ими на веру [67]. Наиболее ярким примером тому можно считать историю с полковником Кадыр-беем [72], чье производство в следующий чин, строго говоря, не подтверждалось ничем, кроме слов его сослуживцев. Тем не менее Петербургу этого оказалось достаточным для того, чтобы названный офицер был официально признан генерал-майором [68].

• Если российский император находился на театре военных действий, он обычно давал пленным военачальникам короткие аудиенции. Конечно, последние носили, по большей части, формальный характер и отличались разве что некоторыми, мало привычными для русских нюансами (например, современники обратили внимание на то, что в момент расставания с Александром II дивизионный генерал Хывзы-паша [83] «приблизился к стремени государя и почтительно коснулся края одежды его величества»).