Виталий Познахирев - Турецкие генералы и адмиралы в русском плену (XVIII - XX вв.)

2. В Раздел IV перечислены только те крепости, которые были заняты русскими после официального объявления войны, т. е. после 18 (30) декабря 1806 г.

8. Длительные перемирия, особенно имевшие место в ходе Русско-турецких войн 1768–1774 гг. и 1806–1812 гг., эпизодически использовались военачальниками обеих сторон не только для углубления личных контактов и организации обменов пленными, но также и для проведения совместных парадов, концертов и даже своего рода «рыцарских турниров» [50].

Вместе с тем, все перечисленное, конечно же, не следует идеализировать, ибо претензий к пашам у российского генералитета всегда хватало. В частности, последний нередко упрекал турок в коварстве, несговорчивости, попытках изменить условия капитуляций и даже в невыполнении взятых на себя обязательств. Так, 3 октября 1772 г. граф А. Г. Орлов, возмущенный тем, что в ответ на освобождение им группы пленных османов Стамбул, вопреки достигнутой договоренности, не торопится освободить равное число россиян, с нескрываемым сарказмом писал великому визирю: «И если в столь сей легкой вещи, каково есть освобождение на предварительно полученный размен четырех пленников, достоинство уполномоченного и миротворного министра (вероятно, имелся в виду Министр иностранных дел Турции — В.П.) было подвержено и добрая вера столь нагло нарушена, то Ваша почтенность сколько нам одолжения, столько чести своему прямодушию сделает, если напишите нам какие впредь знаки и обещания между Вам вероятия достойными почитать должно» [51].

Правда, здесь надо иметь в виду и то, что при ближайшем рассмотрении обвинения в «коварстве» и «несговорчивости» не всегда выглядят однозначными; что паши не сколько пытались изменять условия капитуляций, сколько находили «лазейки» в их нормах, и что в отношении «невыполнения взятых на себя обязательств» упоминаемый выше фельдмаршал Б. К. Миних заслуживает, по-видимому, куда больших упреков, нежели любой из османских военачальников.

Однако, как бы то ни было, в свете изложенного вполне ожидаемыми выглядят данные Таблицы 4, в которую мы свели едва ли не все известные нам и достойные внимания оценки и описания турецких генералов и адмиралов, относящиеся к начальному периоду их пребывания в плену. И хотя оценки и описания эти не претендуют на законченность образов, а напоминают скорее мимолетные и лаконичные зарисовки, они, как представляется, позволяют сделать два чрезвычайно важных вывода:

I. Российская военная элита буквально с первых минут воспринимала пленных пашей, преимущественно, с благожелательным уважением и сочувствием;

II. На протяжении почти двух столетий характер такого восприятия оставался практически неизменным.

Переходя к вопросом, связанным с приемом османских военачальников и последующим их содержанием при органах управления соединениями и объединениями, полагаем целесообразным остановиться на следующем:

• Приблизительно каждый четвертый турецкий генерал был взят в плен непосредственно в ходе ближнего боя, а еще около 70 % разделили их участь после более или менее продолжительных переговоров и заключения капитуляции.

• Конкретные акты пленения военачальников в ближнем бою не представляют, как кажется, ничего примечательного, поскольку в военной истории описаны сотни аналогичных случаев, происходивших в разное время и на самых различных театрах войны (кого-то русские офицеры успели буквально «вырвать» из рук своих распаленных схваткой подчиненных; кто-то был своевременно замечен и принял предложение сдаться; у кого-то выбили из рук оружие; кого-то серьезно ранили; кто-то обратил на себя внимание тем, что беспрерывно выкрикивал свое имя и должность; кто-то приказал поднять белый флаг или даже лично вышел под пули с белым флагом, как, например, Хывзы-паша [83] и т. д.) [52].

• Переговоры могли начаться на любой стадии сражения. При этом одни османские генералы просили «почетной» капитуляции. Другие желали заручиться теми или иными гарантиями (главным образом — личной безопасности). Третьи просто тянули время в надежде на благоприятное изменение обстановки. Четвертые (как, например, маршал Осман-паша [90]) в сущности, ни о чем не договаривались, а использовали возникшую паузу скорее для того, чтобы собрать и обобщить донесения командиров соединений и окончательно убедиться в том, что положение его армии действительно безнадежно и т. д. [53]

Поскольку лица, добившиеся «свободного выхода», объектом настоящего исследования не являются, обратимся к «обычным» капитуляциям, тем более, что «щадя чувства турок», российское командование нередко само предлагало им те или иные привилегии (особенно, если в ходе предыдущих боев данный конкретный противник заставил их, как говорится, себя уважать). В качестве примера можно сослаться на следующие условия капитуляции кр. Анапа, направленные адмиралом А. С. Грейгом на рассмотрение двухбунчужному Чатыр-паше [45] в июне 1828 г.:

— «Весь гарнизон должен сдаться»;

— «Все вообще женатые и имеющие детей могут остаться в Анапе впредь до высочайшего разрешения. Все остальное число гарнизона перевезено будет на судах в Керчь, где останется до дальнейших распоряжений»;

— «Ранеными и больным, которые будут не в состоянии отправиться в Керчь, позволяется остаться в крепости впредь до выздоровления»;

— «Позволяется паше Анапскому остаться в сей крепости впредь до получения разрешения его императорского величества касательно его судьбы»;

— «Позволяется ему, паше, послать своего сына в Анатолию или даже в Константинополь, если он того хочет, для уведомления кого следует о происшедшем»;

— «Позволяется 38-и человекам чиновникам турецким в числе которых состоит и паша, удержать у себя свои оружия» [54].

Еще одним примером такого рода могут служить условия сдачи Карса в 1855 г., согласно которым турки должны были покинуть крепость «в полном вооружении, с распущенными знаменами и барабанным боем»; весь личный состав иррегулярных формирований получал право немедленно вернуться на родину, а «офицерам всех чинов» были оставлены сабли «в ознаменование мужественного сопротивления, выказанного гарнизоном» [55].

Вообще, надо заметить, что, пытаясь хоть как-то приблизить условия «обычной» капитуляции к «почетной», русские довольно широко практиковали сохранение турецким генералам и офицерам личного холодного оружия. Может быть, даже гораздо шире, чем это следовало. Последнее, в особенности, относится к периоду войны 1877–1878 гг., когда сабли стали оставлять даже тем, чье недостаточное сопротивление выглядело для всех абсолютно очевидным (например, генералам и офицерам, сдавшимся в Никополе или в результате Авлияр-Аладжинского сражения [56]).