Юст Юль - Записки датского посланника при Петре Великом, 1709–1711

В этот же день я отдал первый визит английскому посланнику, и (он) в своем доме уступил мне старшее место, так же как (сделал я) относительно его, когда он был у меня. (Посланник) предложил мне пообедать с ним, каковое (приглашение) я принял. После полудня, как я был у него, его посетил государственный вице-канцлер Шафиров, и так как между этим последним и мною возобновились пререкания, возникшие (еще утром), то я расскажу (о них) здесь обстоятельно.

Незадолго до моего приезда в Москву я написал Шафирову письмо и послал его к посланнику Грунту для доставления по назначению. На адрес этого письма я дал Шафирову титул excellence, так как знал, что после Полтавской битвы он из статс-секретарей (пожалован) в вице-канцлеры, и так как полагал, что упомянутый почетный титул надлежит ему (по праву). По приезде в Москву я, (однако), узнал от посланника Грунта, что письма моего он Шафирову не передал, частью оттого, что я должен был скоро приехать, частью же и главным образом потому, что я дал государственному вице-канцлеру означенный титул (excellence), который, по словам (Грунта), подобал бы ему лишь в том случае, если бы царь сверх того произвел его и в тайные советники; (но) в этом (Грунт) сомневался, ибо ни он, ни прочие находящиеся здесь посланники ни о чем подобном извещены не были. При этом Грунт посоветовал мне не давать Шафирову титула (превосходительства), не убедившись наперед в том, что остальные посланники будут делать то же самое, ибо если приучить его к ему (титул), то (впоследствии) будет нелегко отменить (заведенный порядок). И вот, не застав дома, по случаю «славы», ни Шафирова, ни канцлера, я написал (первому из них) письмо, на адресе которого, следуя таковому совету моего предместника, не поставил титула excellence. Когда (в тот день утром) мой дворецкий и толмач Эйзентраут принес ему это письмо, Шафиров напустился на него и заносчивым (тоном) сказал, что в этот раз он письмо примет, но что на будущее время (отказывается принимать) от меня (пакеты), если на них не будет значиться титул excellence, по его словам принадлежащий ему по праву. У английского посланника я завел с Шафировым разговор по спорному вопросу, выразил, до (какой степени) мне неприятно, что между нами возникло подобное недоразумение, и заявил готовность положить этому конец на следующих двух основаниях: я обещал Шафирову, что не премину давать ему титул, которого он требует, если только он представит мне доказательство, что царь произвел его в тайные советники, или же если общается мне, что с нынешнего дня не станет больше принимать от прочих иностранных посланников писем без титула excellence на адресе. Но ни на то ни на другое склонить его не удалось. Так мы и расстались, ничего не решив (дела). (Шафирова) в его упорстве очень поддерживал царский посланник при императорском дворе Урбихз [169], находившийся в то время в Москве. Некогда он состоял на датской службе, (но) теперь был до того озлоблен против Дании, что пользовался всяким (удобным) случаем, чтобы вредить ее интересам и выгодам.

Однако, по прошествии нескольких дней, спорный вопрос (о титуле) разрешился сам собой [170]— тем, что Шафиров заявил английскому посланнику, посланнику Грунту, прусскому посланнику Кейзерлингу и другим иностранным министрам о своем производстве в тайные советники. Таким образом, он поневоле подчинился (нашему требованию), ибо мы общим советом решили и постановили — до получения от него подобного соглашения мы стали давать ему оспариваемый титул. Впоследствии, во всю бытность мою в Москве, между мною и Шафировым постоянно существовали добрые дружеские отношения.

10-го. В этот день мне в первый раз пришлось писать отсюда по почте. По этому случаю я осведомился о размере платы, взимаемой за письма, и почт-директор monsieur Фаденбрехт, заведующей почтовой частью, доходы с коей поступают к вице-канцлеру Шафирову, сообщил мне, что отправляемые из Москвы письма оплачиваются: в Гамбург 40 копейками за золотник, в Кёнигсберг и в Бреславль 33 копейками за золотник, в Вильну 10 копейками, в Мемель 15 копейками и т. и. Из Москвы я направлял свои письма в Кёнигсберг, и таким образом всякий русский лот, который гораздо легче датского, стоил мне 99 копеек, то есть 7 или 8 датских скиллингов, так что (вообще) в течение года моя переписка обходилась мне в довольно крупную сумму, — (тем более) что по причине беспорядков и неисправности почты предписания посылались мне in duplo, и (сам) я должен был тоже посылать все свои письма в дупликатах; вдобавок я переписывался со всеми королевско-датскими посланниками за границей; писем по собственным моим делам уже не считаю.

Так как при здешней обычной деревянной (стройке) домов и при неосторожности простолюдинов всегда следует опасаться пожаров, с другой же стороны, (приходится) остерегаться воров и разбойников, вламывающихся ночью в жилье, чтобы грабить и воровать, то всякий, кому позволяют средства, содержит (особого) человека для ночного двора и охраны двора от воров и огня. По прошествии каждого часа (сторож) этот должен производить тревогу стуком в ворота и затем (указывать) медленными ударами, сколько пробило часов, дабы живущие в доме слышали, что он не спит, и знали, который час, а воры опасались бы пускаться на разбой и кражи, слыша, что во дворе бодрствуют люди.

12-го. По русскому стилю был Новый год. С утра царь прислал мне сказать, чтобы я, по принятому (обычаю), пришел к нему или в собор, или же к тому месту, где стоял фейерверк, который предполагалось сжечь вечером. Я отправился к нему в (собор), главную (здешнюю) церковь. Она весьма красива и пышна. В ней висит восемь больших круглых серебряных паникадил, выбивной, чеканной работы, с восковыми свечами. По середине церкви спускается большая серебряная люстра, локтей 14 вышиной; высокие ветви ее расположены семью венцами; нижние имеют в длину локтя три, а нижний круг, в которому они прикреплены, равен в обхвате большой винной бочке. Службу совершал митрополит Рязанский, он же и вице-патриарх [171](:ибо, по смерти последнего патриарха [172], царь не захотел утверждать нового, ввиду великой власти и (многочисленных) сторонников, которых имеют в России патриархии:). (Митрополит) служил по-русски; приемы его напоминали приемы наших священников. Любопытно, что царь стоял посреди церкви вместе с прочей паствой; и хотя обыкновенно он носит собственные волосы, однако в тот раз имел на (голове) старый парик, так как в церкви, когда ему холодно голове, он надевает парик одного из своих слуг, стоящих поблизости; по миновании же в нем надобности отдает ему кому-нибудь по соседству [173]. На (царе) был орден Святого Андрея, надеваемый им лишь в редких случаях. Он громко пел наизусть, так же уверенно, как священники, монахи и псаломщики, (имевшие) перед собой книги; ибо все часы и обедню (царь) знает как «Отче наш».