Александр Сидоров - По тундре, по железной дороге: И вновь звучат блатные песни!

Однако есть и другие сведения. Так, советский фантаст Сергей Снегов, осуждённый в 1936 году на десять лет лагерей и вышедший на свободу в 1945-м, относит возникновение «вертухая» к более раннему периоду. В рассказе «Слово есть дело», действие которого происходит в Бутырской тюрьме в 1936 году, Снегов пишет: «Со звоном распахнулось дверное окошко. Грозная рожа коридорного вертухая просунулась в отверстие». В небольшом словарике, приложенном к сборнику «Язык, который ненавидит» (1991), поясняется: «Вертухай — надзиратель в коридоре тюрьмы».

Правда, следует учесть, что свои тюремно-лагерные рассказы Снегов писал спустя минимум четыре десятилетия после освобождения из ГУЛАГа, и память ему могла изменить, не исключены разного рода накладки. Так есть ли у нас основания с осторожностью относиться к косвенной датировке Снегова? Пожалуй, есть, и серьёзные. В других лагерных воспоминаниях, которые относятся к довоенному времени (речь идёт не о десятках, а о сотнях мемуарных источников, с которыми приходится работать), слово «вертухай» не встречается — ни как надзиратель, ни как конвойный, ни как часовой на вышке, вообще никак. Преимущественно всех перечисленных сотрудников так и называют — надзиратель, охранник, конвойный, стрелок или, скажем, жаргонное «попка».

Показательны в этом смысле воспоминания Олега Волкова «Погружение во тьму» (тоже изданные уже в эпоху «перестройки»). Вот автор описывает Соловки 1928 года:

«Надзиратели и конвой потели, терялись, разбираясь в грудах формуляров с неизменными “Ибрагимами-Махмудами-Мустафами-Ахмедами-оглы”».

Те же Соловки чуть позже:

«На улице, кроме комаров, были и “попки”, как метко прозвала лагерная братия нахохленных и важных караульщиков, порасставленных на вышках».

Зато вот вам лагерь 1944 года:

«Что это? Свет наизнанку? Люди отказываются покидать лагерь, просятся в зону! Клопов кормить, перед всяким вертухаем тянуться…»

А вот 1937 год, «Записки о камере» ростовчанина Владимира Фоменко:

«Стремительно одеваемся кто во что, едим глазами выводного стражника».

«Думать мне некогда, вахтёр оставил мне пайку хлеба и кружку кипятка на сутки».

«Надзорчики — это наименьшие тюремные начальники: вахтёры, выводные, стрелки. Они — вчерашние красноармейцы, которые после демобилизации решили не возвращаться в колхозы, а жить в тепле-сухе, носить казённое обмундирование, не ишачить на трудных работах».

А вот Михаил Миндлин, мемуарные рассказы «58/10. Анфас и профиль». Автор сидел в Бутырской тюрьме почти в одно время со Снеговым — в 1937 году. Но и у него никакого «вертухая» нет:

«Я заявил надзирателю, что никуда не выйду, пока не дадут тёплой одежды. В ответ двое “попок” вытащили меня в коридор. Но тут появился начальник конвоя…»

Собственно, и у самого Снегова в довоенных воспоминаниях «вертухай» больше не упоминается. В том же рассказе «Слово есть дело»:

«В камеру вошел корпусной с двумя охранниками».

Или рассказ «До первой пурги»:

«Стрелки лагерной охраны попадались разные. Большинство были люди как люди, работают с прохладцей, кричат, когда нельзя не кричать, помалкивают, если надо помолчать… Мы любили таких стрелочков».

Слово «вертухай» встречается у лагерников в воспоминаниях, которые относятся к военному времени, а большей частью — к послевоенному. Причём значение его в первые послевоенные годы ещё не определилось точно. Если в словаре Воронежского следственного управления так определяли тюремного надзирателя и милиционера, то в воспоминаниях Екатерины Матвеевой «История одной зечки» автор даёт такой диалог:

«Выгрузка… закончилась быстро.

— Спешат вертухаи, сбились с расписания, — сказала Муха.

— Почему вертухаи? Вертухаи — которые на вышках стоят, вертятся. А это доблестные воины — конвой, охрана! — поправила Муху темноглазая блатнячка…»

Лишь позднее утвердилось общее значение «вертухая» как определения всех скопом «нехороших тюремщиков» (сотрудников пенитенциарной системы) и каждого из них в отдельности. Особенно часто слово определяет сотрудника тюрьмы или СИЗО — «крытки». В мемуарах Ивана Дорбы «Свой среди чужих» (время действия — послевоенная советская эпоха) читаем:

«И вот как-то вечером загремел засов и меня вызвали наконец на допрос… Вертухай повёл меня на другой этаж».

В автобиографическом романе Алексея Павлова «Должно было быть не так» (ельцинская Россия) автор даёт короткую справку: «Вертухай, вертух — тюремщик».

Современная детективная повесть Владимира Колычева «Без суда и следствия»:

«Ещё через полчаса появился вертух и повел их на комиссию. Ничего необычного. Кровь на анализ, осмотр терапевта, рентген…

Баней называлась тесная каморка на три соска. Их попытались загнать туда еще с десятком других зэков.

— Давайте, давайте, — подгонял их вертух».

Итак, подведём итог. Слово «вертухай», судя по воспоминаниям заключённых и письменным источникам, появилось в арго скорее всего во время Великой Отечественной войны и закрепилось в послевоенные годы как определение сотрудников ГУЛАГа (также — работников милиции). Так называли конвоиров, надзирателей, охрану и пр.

Для нашего расследования эта датировка очень важна.

Но прежде чем пояснить, почему так важна подобная датировка для трактовки строки, в которой беглецы «замочили вертухая», позволим себе небольшой экскурс в историю, казалось бы, всем нам известного жаргонного словечка «замочить» — совершенного вида глагола «мочить». Тем более Владимир Путин слову «мочить», можно сказать, памятник воздвиг нерукотворный. Напомним: 24 сентября 1999 года Владимир Владимирович, будучи премьер-министром России, прокомментировал на пресс-конференции в Астане бомбардировки российской авиацией чеченской столицы — города Грозного. Отвечая журналистам ОРТ, премьер пояснил: «Мы будем преследовать террористов везде. В аэропорту — в аэропорту. Значит, вы уж меня извините, в туалете поймаем, мы в сортире их замочим, в конце концов. Всё, вопрос закрыт окончательно».

До сих пор идут споры об уместности и оправданности использования подобного рода жаргонизмов в публичной речи официальных политиков высокого ранга. Сам Путин позднее, на встрече с коллективом Магнитогорского металлургического комбината 15 июля 2011 года, с одной стороны, сожалел о сказанном, с другой — считал, что по сути поступил правильно. Он заявил:

«…Помните, я вот ляпнул там по поводу того, что будем мочить там где-то… Я приехал (где-то на выезде был) — в Питер прилетел в расстроенных чувствах, меня приятель спрашивает: “Ты чего такой грустный?” Я говорю: “Да, ляпнул чего-то, видимо некстати, и неприятно — не должен я, попав на такой уровень, так языком молоть, болтать”. Он говорит: “Ты знаешь, я вот сейчас в такси ехал, и таксист говорит: «Что-то там мужик какой-то появился, правильные вещи говорит»”… То, что я ляпнул, — по форме, наверное, неправильно, а по сути — верно. Мне кажется, нужно поступать исходя из вот этих соображений — из соображений порядочности, прежде всего, и целесообразности (если вы, конечно, уверены, что действуете правильно)».