Александр Сидоров - По тундре, по железной дороге: И вновь звучат блатные песни!

Далее описываются события ещё более невероятные: долгий переход через леса с поеданием сырой рыбы, грибов, орехов и ягод (к счастью, дело было летом), короткие переезды на товарных поездах с постоянными соскоками перед станциями, рукопашная схватка с охранниками на железной дороге, грабёж ларька, работа в течение трёх месяцев механиком в глухом колхозе — и наконец Карпаты:

«Через горную границу глухим крутым лесистым местом он переходил очень осмотрительно — и всё-таки пограничники перехватили его!.. Покинули его силы, он не мог больше ни сопротивляться, ни лгать, и с последней яростью только крикнул: “Берите, палачи! Берите, ваша сила!” — “Кто такой?” — “Беглец! Из лагеря! Берите!” Но пограничники вели себя как-то странно: они завязали ему глаза, привели в землянку, там развязали, снова допрашивали — и вдруг выяснилось: свои! бендеровцы! (Фи! фи! — морщатся образованные читатели и машут на меня руками: “Ну, и персонаж вы выбрали, если бендеровцы ему — свои! Хорошенький фрукт!” Разведу руками и я: какой есть. Какой бежал. Каким его лагерь сделал. Они ведь, лагерники, я вам скажу, они живут по свинскому принципу: “бытие определяет сознание”, а не по газетам. Для лагерника те и свои, с кем он вместе мучился в лагере. Те для него и чужие, кто спускает на него ищеек. Несознательность!) Обнялись! У бендеровцев ещё были тогда ходы через границу, и они его мягко перевели».

Беглец добрался до американского сектора в Вене, устроился на работу:

«Но! — человеческое свойство: минует опасность — расслабляется и наша настороженность. Он надумал отправить деньги родителям в Одессу, для этого надо было обменять доллары на советские деньги. Какой-то еврей-коммерсант пригласил его менять к себе на квартиру в советскую зону Вены. Туда и сюда непрерывно сновали люди, мало различая зоны. А ему было никак нельзя переходить! Он перешёл — и на квартире менялы был взят».

Мне не довелось столкнуться с документальным подтверждением удачных либо неудачных побегов из ГУЛАГа за границу в послевоенный сталинский период. Да и позднее тоже. Хотя побегов «с воли» было очень много. Одно время я специально их систематизировал — невозвращенцы, побеги вплавь, на лодках, на кораблях, на вертолётах, на самолётах, из армейских частей с территории стран Варшавского договора и т. п. А вот чтобы из мест лишения свободы и прямиком через границу на Запад — такого мне не встречалось.

Но ведь история советских лагерей всё ещё полна загадок и тайн…

В истории песни о воркутинском побеге есть и неожиданные повороты. Так, мне удалось найти совершенно удивительный вариант — скорее, не вариант даже, а переделку, которую и нынче исполняют несколько хоров (как мужские, так и женские) евангельских христиан-баптистов. Привожу эту песню полностью — она того стоит:

Здесь нет ни слова о побегах, однако этот баптистский гимн, несомненно, можно считать полноценной версией песни «По тундре». В ней своеобразно продолжена тема протеста против лагерного рабства — на этот раз ненасильственного, но бескомпромиссного противостояния злу.

Надо сказать, что сила духа и веры сектантов и евангельских христиан (а в советское время и официальная власть и общая масса населения различия между теми и другими не видели) отмечается многими узниками ГУЛАГа. Ещё Олег Волков вспоминал о соловецких сектантах 1928 года:

«Упорство сектантов накаляло начальство до предела. Они не называли своего имени, на все вопросы ответ был один: “Бог знает!”; отказывались работать на антихриста. И никакие запугивания и побои не понудили их служить злу, то есть власти, распинавшей Христа. И охранники отступились. Но побег, за которым последовали выговоры и упрёки сверху: “Просмотрели! Распустили!” — подхлестнул служебное рвение.

И вот кучку державшихся вместе исхудалых и оборванных сектантов загнали в угол зоны и, связав руки, поставили на выступающий валун. Было их человек двадцать: два или три старца с непокрытой головой, лысых и седобородых; несколько мужчин среднего возраста — растерзанных, с ввалившимися щеками, потемневших, сутулых; подростки, какими рисовали нищих крестьянских пареньков передвижники; и три нестарые женщины в длинных деревенских платьях, повязанные надвинутыми на глаза косынками. Как случилось, что сектанток не отделили, а держали в нашей зоне? Быть может, специально привели из женбарака, стоявшего неподалеку.

Командир распорядился: стоять им на валуне, пока не объявят своих имён и не пойдут работать. Тройке стрелков было приказано не давать “сволоте” шевелиться.

Строптивцев поставили “на комары” — так называлась в лагере эта казнь, предоставленная природе. Люди как бы и ни при чём: север, болота, глушь, как тут без комаров? Ничего не поделаешь!

И они стояли, эти несчастные “христосики” — тёмные по знаньям, но светлые по своей вере, недосягаемо вознесённые ею. Замученные и осмеянные, хилые, но способные принять смерть — за свои убеждения.

Тщетно приступал к ним взбешённый начальник, порвал на ослушниках рубахи — пусть комары вовсю жрут эту “падлу”! Стояли молча, покрытые серым шевелящимся саваном. Даже не стонали. Чуть шевелились беззвучно губы.

— Считаю до десяти, ублюдки! Не пойдёте — как собак перестреляю… Раз… два…

Лязгнули затворы. Сбившиеся в кучку мужики и бабы как по команде попадали на колени. Нестройно, хрипло запели “Христос воскресе из мёртвых…”. Начальник исступлённо матерится и бросается на них с поднятыми кулаками.

Продержали их несколько часов. Взмолились изъеденные стражи. И начальник махнул рукой: “А ну их к…”»

Разумеется, стойкость проявляли не только сектанты, но и другие верующие. Так, Евгения Гинзбург рассказывает в мемуарах «Крутой маршрут» о православных христианках из Воронежской области (действие относится к 1940 году):

«Очень поддержали нас в ту смертельно опасную для нас весну и те примеры душевной стойкости, которые преподали нам наши полуграмотные воронежские религиозницы. В конце апреля того года была Пасха. Несмотря на то, что именно воронежские всерьёз, без “туфты”, выполняли норму, что на них главным образом и держался производственный план нашего Седьмого километра, Кузен (прозвище начальника конвоя. — А. С. ) и слушать не стал, когда они начали просить освободить их от работы в первый день праздника.