Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

Поверх плоского архитрава тянутся чередующиеся ряды триглифов и метоп. Девяносто две метопы представляли собой горельефы, на которых снова излагалась борьба «цивилизации» с «дикостью» в войнах греков и троянцев, греков и амазонок, лапифов и кентавров, богов и гигантов. Эти плиты, несомненно, являются творением разных рук и неодинакового мастерства; они уступают в совершенстве рельефам на фризе целлы, хотя некоторые головы кентавров — это Рембрандт в камне. На фронтонах размещались скульптурные группы, вырезанные по кругу и в героическую величину. На восточном фронтоне, расположенном над входом, зритель мог созерцать рождение Афины из головы Зевса. Здесь возлежал могучий Тесей [1198]— гигант, способный к философским раздумьям и цивилизованному покою, и была помещена изящная статуя Ириды, этого Гермеса в женском платье, в льнущих к телу и тем не менее развеваемых ветром одеждах, — ибо Фидий полагал, что плох тот ветер, который не колеблет какого-нибудь платья. Здесь была также величественная Геба, богиня юности, наполнявшая нектаром кубки олимпийцев; здесь же находились три внушительных Судьбы. В левом углу головы четырех коней с горящими глазами, храпящими ноздрями, вспененными от скорости ртами возвещали восход солнца, тогда как в правом углу луна погоняла свою колесницу к закату; эта восьмерка коней — прекраснейшая во всей истории скульптуры. На западном фронтоне Афина спорила с Посейдоном за господство над Аттикой. Здесь тоже были кони, словно искупавшие нелепую раздвоенность человека, и возлежали фигуры, олицетворявшие псевдовеликолепие скромных в реальности афинских рек. Возможно, мужские фигуры чересчур мускулисты, а женские слишком роскошны; однако редко когда статуи объединялись в группы столь естественно и были столь искусно приспособлены к сужающейся площади фронтона. «Все прочие статуи, — говорил Канова с известным преувеличением, — сделаны из камня, и только эти — из плоти и крови».

Однако еще более привлекательны мужчины и женщины фриза. Самый знаменитый из всех рельефов протянулся на 160 метров вдоль верхушки внешней стены целлы, внутри портика. На нем, по всей видимости, изображены юноши и девушки Аттики, воздающие почести и подносящие дары Афине в праздничный день Панафинейских игр. Одна часть шествия движется вдоль западной и северной сторон, другая — вдоль южной стороны, чтобы встретиться на восточном фасаде перед богиней, которая гордо предлагает Зевсу и прочим олимпийцам гостеприимство своего города и долю своих трофеев. Статные всадники движутся с грацией и достоинством на еще более статных скакунах; должностные лица восседают на колесницах, тогда как простой народ счастлив присоединиться к шествию пешком; миловидные девушки и умиротворенные старцы несут оливковые ветви и подносы с пирогами; служки возложили на свои плечи сосуды со священным вином; величавые женщины выступают с пеплосом для богини, который они давно выткали и расшили в предвкушении этого священного дня; жертвенные животные с бычьим терпением или прозорливым гневом бредут навстречу своей судьбе; девы из высших сословий несут ритуальную и жертвенную утварь, а музыканты наигрывают на своих флейтах бессмертные и беззвучные песенки. Животные и люди редко бывали почтены столь кропотливым искусством. В пределах всего шести сантиметров рельефа с помощью затенения и лепки скульпторам удалось достичь такой иллюзии глубины, что конь или всадник поочередно кажутся расположенными друг позади друга, хотя ближайшая фигура отступает от фона не дальше, чем остальные [1199]. Возможно, не стоило размещать этот выдающийся рельеф на такой высоте, где люди не могли спокойно его созерцать и насыщаться его великолепием. Фидий оправдывался (вне всяких сомнений, не без озорного огонька в глазах) тем, что рельеф могут созерцать боги; но, когда строился Парфенон, боги были уже при смерти.

Под восседающими божествами фриза располагался вход в храм. Его интерьер был относительно невелик; большая часть пространства была занята двумя двухэтажными дорическими колоннадами, которые поддерживали крышу и делили наос на неф и два придела; а тем временем в западной оконечности храма Афина Парфенос ослепляла верующих золотом своих одежд или устрашала их копьем, щитом и змеями. Позади нее находился Девичий покой, украшенный четырьмя колоннами в ионийском стиле. Мраморная черепица крыши была достаточно прозрачной, чтобы пропускать в неф толику света, и вместе с тем достаточно затененной, чтобы удерживать зной; благочестие, как и любовь, невысоко ценит солнце. Карнизы были тщательно и тонко украшены, увенчаны терракотовыми акротериями и снабжены гаргульями, по которым стекала дождевая вода. Многие части храма были раскрашены, причем не в приглушенные цвета, но яркими желтыми, голубыми и красными пятнами. Мрамор был покрыт тонким слоем шафрановой и молочной краски; триглифы и часть лепнины — голубой; фон фриза был голубым, метопы красными, и все фигуры на них были окрашены в свои цвета [1200]. Народ, привыкший к средиземноморскому небу, способен выносить и ценить более яркие цвета, чем те, что больше соответствуют облачной атмосфере Северной Европы. Сегодня, лишенный своих красок, Парфенон прекраснее всего ночью, когда между колоннами открываются меняющиеся небесные горизонты, показывается вечно почтенная луна или, смешиваясь со звездами, мерцают огни спящего города [1201].

Греческое искусство было величайшим из творений Эллады, ибо, хотя его шедевры один за другим уступали прожорливости времени, их форма и дух по-прежнему живы, служа руководством и стимулом для множества искусств, множества поколений, множества стран. Недостатки были и здесь — как и во всем, что делает человек. Скульптура была чересчур телесна и редко достигала души; нас она скорее побуждает восхищаться ее совершенством, чем трогает. Архитектура была узко ограничена в отношении формы и стиля, на протяжении тысячелетия держась за простой прямоугольник микенского мегарона. В светской области она не добилась почти ничего; она бралась только за легкие конструктивные проблемы и избегала трудных задач, будь то арка или свод, благодаря которым она могла обрести больший размах. Крыши поддерживались за счет неуклюжей уловки — внутренних и приставных колоннад. Интерьер храмов загромождался статуями, чьи размеры нарушали пропорции здания и в чьем убранстве отсутствовали простота и самоограничение, которых мы ждем от классического стиля [1202].

Но никакие недостатки не способны перевесить тот факт, что греческое искусство создало классический стиль. Сущность его — если позволительно заново сформулировать тему этой главы в самом ее конце — порядок и форма: умеренность рисунка и украшения; пропорциональность частей и единство целого; верховенство разума без отрицания чувства; безмятежное совершенство, довольствующееся простотой, и возвышенность, ничем не обязанная величине. Ни один другой стиль, кроме готического, не имел такого влияния; и действительно, греческая скульптура остается идеалом, и вплоть до вчерашнего дня греческая колонна господствовала в архитектуре, мешая внедрению форм, более созвучных духу времени. Хорошо, что мы сейчас освобождаемся от греков; даже совершенство становится угнетающим, если оно неизменно. Но после того, как наше освобождение станет полным, мы еще долго будем черпать уроки и вдохновение в том искусстве, что было жизнью разума в форме, и в том классическом стиле, что был самым характерным даром Греции человечеству.