Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

Картина из «Илиады», изображающая Приама и его семейство, исполнена библейского величия и патриархального благодушия. Царь полигамен, но не утехи ради, а ввиду царской ответственности за обильное продолжение своего высокого рода; его сыновья моногамны и ведут себя столь же хорошо, как и вымышленные викторианцы, — за исключением, разумеется^ беспутного Париса, который обременен нравственностью не больше, чем Алкивиад. Гектор, Гелен и Троил куда более привлекательны, чем нерешительный Агамемнон, коварный Одиссей и вздорный Ахилл; Андромаха и Поликсена столь же очаровательны, как Елена и Ифигения, а Гекуба чуть лучше Клитемнестры. В общем и целом троянцы, изображенные своими врагами, кажутся нам более честными, преданными, благородными, чем победившие их греки. Позднее это чувствовали сами завоеватели; Гомер нашел немало добрых слов для троянцев, а Сафо и Еврипид не оставили ни малейших сомнений в том, на чьей стороне их симпатии и восхищение. Как жаль, что эти доблестные дарданцы встали на пути растущей Греции, которая, несмотря на множество своих недостатков, в конце концов принесет этому и любому другому региону Средиземноморья более высокую цивилизацию, чем те когда-либо знали.

Скудные хеттские таблички из Богаз-Кей, датируемые приблизительно 1325 г. до н. э., говорят об «аххийава» как о народе, не уступающем в могуществе самим хеттам. Египетская летопись около 1221 г. до н. э. упоминает «акайваша», присоединившихся к другим «народам моря» в ливийском нашествии на Египет, и описывает их как шайку бродяг, «сражающихся, чтобы набить свое брюхо» [108] САН, II, 276–283; Glotz, 90. . У Гомера ахейцы — это в собственном смысле слова грекоязычный народ Южной Фессалии [109] «Илиада», II, 681. ; но так как они стали могущественнейшим из греческих племен, Гомер часто пользуется этим именем для всех греков под Троей. Греческие историки и поэты классической эпохи называли ахейцев, как и пеласгов, автохтонами — исконными обитателями Греции, насколько простирается людская память; и они не колеблясь отождествляли ахейскую культуру, описанную Гомером, с той, которую мы обозначили здесь как микенскую. Шлиман принял эту идентификацию, и на непродолжительное время ученый мир с ним согласился.

В 1901 году бескомпромиссный иконоборец из Англии, сэр Уильям Риджуэй [110] Ridgeway, Sir Wm., Early Age of Greece, Cambridge U. P., 1901, 88–90, 337, 630, 682–684 etc. , разрушил эту счастливую убежденность, указав на то, что, хотя ахейская цивилизация во многом напоминает микенскую, она значительно отличается от нее. (1) Микенцам железо было практически неизвестно; ахейцы с ним хорошо знакомы. (2) По свидетельству Гомера, умерших кремируют; в Тиринфе и Микенах их зарывали в землю, что подразумевает совершенно отличную концепцию загробной жизни. (3) Ахейские боги — это олимпийцы, ни малейшего следа которых не обнаружено в культуре Микен. (4) Ахейцы пользуются длинными мечами, круглыми щитами и брошами на безопасных булавках; ни одного предмета подобной формы не встречается среди разнообразных микенских памятников. (5) Имеются существенные расхождения в прическе и платье. Риджуэй заключал, что микенцы были пеласгами и говорили на греческом, тогда как ахейцы были белокурыми «кельтами», или центральноевропейцами, которые с 2000 года приходили через Эпир и Фессалию, неся с собой культ Зевса, около 1400 года вторглись на Пелопоннес, усвоили греческую речь и многие греческие обычаи и утвердились в роли феодальных вождей, правящих покоренным пеласгическим населением из своих укрепленных дворцов.

Эта теория многое разъясняет, хотя и нуждается в существенном видоизменении. Греческая литература ничего не говорит об ахейском вторжении; было бы неразумно отвергать столь единодушную традицию, ссылаясь на постепенный рост использования металла, изменение форм погребения или прически, удлинение мечей или округление щитов или даже на безопасные булавки. Вероятнее, что ахейцы, как и предполагали классические авторы, являлись греческим племенем, которое ввиду своего естественного разрастания в четырнадцатом-тринадцатом веках переселилось из Фессалии на Пелопоннес, смешивая свою кровь с пеласго-микенской кровью и около 1250 года до н. э. став правящим классом [111] САН, II, 473; Hall, 248, 289. . Возможно, именно они научили греческому пеласгов, а не наоборот. В таких топонимах, как Коринф и Тиринф, Парнас и Олимпия [112] Так же и в таких греческих словах, Как sesamon (сезам), kyparissos (кипарис), hyssopos (иссоп), oinos (вино), sandalon (сандалий), chalkos (медь), thalassa (море), mofybdos (свинец), zephyros (зефир), kybernao (править кораблем), sphongos (губка), laos (народ), labyrinthos, aithyrambos, kitharis (кифара), syrinx (флейта) и paian (пеан). , мы слышим, быть может, эхо крито-пеласго-микенской речи [113] Bury, 6; Glotz, 386–387. . Предположительно, таким же образом ахейцы «наложили» своих горных и небесных богов на «хтонические», или подземные, божества более раннего населения. В остальном не существует четкого водораздела между микенской культурой и ее позднейшей фазой — ахейской, которую мы находим у Гомера; два образа жизни, по-видимому, смешались и слились воедино. Постепенно, по мере нарастания ассимиляции, эгейская цивилизация отступала, умирая вместе с гибнущей Троей, и начиналась греческая цивилизация.

Легенды Героического века говорят как об истоках, так и о судьбах ахейцев. Мы не должны пренебрегать этими сказаниями; хотя их оживляет сангвиническая фантазия, они, возможно, содержат в себе больше истории, чем мы предполагаем; они столь тесно связаны с греческой поэзией, драмой и искусством, что без них понимание последних было бы неполным [114] «Персей… Геракл… Минос, Тесей, Иасон… этих и других героев данной эпохи в новое время было принято мыслить… чисто мифическими созданиями. Греки последующих времен, критикуя свидетельства о своем прошлом, не сомневались в том, что они были историческими деятелями, которые действительно правили Аргосом и другими царствами, и после периода крайнего скептицизма многие современные критики начали возвращаться к точке зрения греков как объясняющей факты наиболее удовлетворительным образом… Герои преданий, как и географическая обстановка, в которой они действовали, существовали в действительности». — Cambridge Ancient History, II, 478. Мы будем считать, что главные сказания правдивы по существу, вымышленны в деталях. .

Хеттские надписи упоминают Атариссия как царя Аххийавы в тринадцатом веке до н. э.; вероятно, это ахейский царь Атрей [115] Nilsson, 61. . В греческом мифе Зевс породил Тантала, царя Фригии [116] Тантал прогневил богов, разгласив их секреты, похитив у них нектар и амброзию и подав им к столу своего сваренного и разрезанного на куски сына Пелопа. Зевс воскресил останки Пелопа и покарал Тантала в Аиде неутолимой жаждой; его поместили посреди озера, воды которого отступали всякий раз, как он пытался к ним припасть; над его головой свисали ветви, обильно усеянные плодами, которые поднимались, когда он пытался до них дотянуться; над ним нависала огромная скала, угрожавшая в любое мгновение упасть и раздавить его («Одиссея», XI, 582 сл.; Дирдор, IV, 77.). , породившего Пелопа, а тот породил Атрея, который породил Агамемнона. Пелоп, будучи изгнан с родной земли, около 1283 года пришел в Элиду на западе Пелопоннеса и решил жениться на Гипподамии, дочери Эномая, царя Элиды. Восточный фронтон великого храма Зевса в Олимпии по-прежнему рассказывает нам историю его сватовства. Царь взял за правило испытывать женихов дочери, состязаясь с ними в колесничном беге: в случае победы жениху досталась бы Гипподамия, в случае поражения его ожидала смерть. Несколько женихов уже пробовали свои силы и проиграли не только скачки, но и жизнь. Чтобы уменьшить риск, Пелоп подкупил царского возничего Миртила, который должен был выдернуть чеку из царской колесницы, и пообещал ему разделить с ним царство, если их замысел увенчается успехом. В последовавшем состязании царская колесница разбилась, а сам Эномай погиб. Пелоп женился на Гипподамии и воцарился в Элиде, но вместо того, чтобы разделить царство с Миртилом, он сбросил его в море. Умирая, Миртил проклял Пелопа и всех его потомков.