Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

Власть царя, отзывающаяся эхом руин, основывается на силе, религии и праве. Чтобы сделать повиновение более легким, он подкупает богов: жрецы разъясняют народу, что он происходит от Велхана и получил от этого бога устанавливаемые им законы; раз в девять лет, если он удачлив или щедр, они вновь помазывают его на царство, апеллируя к божественному авторитету. Предвосхищая Рим и Францию, в качестве символов своей власти монарх принимает двойную секиру и геральдическую лилию ( fleur-de-lis ). Чтобы управлять государством, он пользуется (как подсказывают россыпи табличек) штатом министров, чиновников и писцов. Он взимает натуральный налог и хранит в исполинских сосудах свои прибытки — зерно, масло и вино; из этой казны он платит слугам натурой. Со своего трона во дворце или со своего судейского кресла в царской усадьбе он лично разрешает тяжбы, прошедшие сквозь горнило назначенных им судов; его репутация как магистрата столь высока, что по смерти, как уверяет Гомер, он становится в Аиде неумолимым судьей мертвых [21] Страбон, «География», Loeb Library, X, 4.8; Glotz, 149; Evans, I, 2, IV, p. XXII; САН, II, 442; Гомер, «Одиссея», XI, 568–570. . Мы называем его «Минос», но мы не знаем его имени; вероятно, минос — это титул, как, скажем, фараон или цезарь , который относится ко множеству царей.

В пору расцвета эта цивилизация поразительно урбанистична. «Илиада» говорит о «девяноста городах» Крита, и греки, которые их покорили, были ошеломлены Плотностью населения; даже сегодня исследователя охватывает трепет, когда он стоит перед разрушенными лабиринтами вымощенных и оснащенных сточными канавами улиц, пересекающихся переулков и бесчисленных лавок или домов, что сгрудились вокруг некоего торгового или правительственного центра, как бы побуждаемые к сплочению стадностью, присущей людям робким и разговорчивым. Величием отмечен не только кносс, дворцы которого столь безмерны, что воображение, вероятно, преувеличивает значение города, бывшего главным источником и потребителем богатств. Напротив — на южном побережье острова — находится Фест, из чьей гавани, по словам Гомера, «силой ветра и волн темноносые корабли несутся в Египет» [22] Там же, III, 296. . Обращенная на юг торговля минойского Крита изливается отсюда товарами северных купцов, которые доставляют свои грузы по суше, избегая дальнего обходного пути по ненадежному морю. Фест становится критским Пиреем, которому больше по нраву торговля, чем искусство. И все же дворец его владыки — строение, которому не откажешь в величии: к нему ведут ступени шириной в четырнадцать метров; его залы и дворы вызывают в памяти Кносс; центральный двор представляет собой вымощенный прямоугольник площадью в 930 квадратных метров; его мегарон, или гостиная, имеет площадь в 280 квадратных метров, превосходя размерами даже огромный «Зал двойного топора» в северной столице.

В трех с небольшим километрах к северо-западу лежит Агия Триада, где в «царской усадьбе» (название, данное ей воображением археологов) владыка Феста искал спасения от летнего зноя. Восточная оконечность острова в минойские дни изобиловала небольшими поселками: гаванями, как Закро или Мохлос, деревнями, как Пресос и Псира, жилыми кварталами, как Палекастро, центрами производства, как Гурния. Главная улица Палекастро хорошо вымощена и снабжена системой канализации; вдоль нее выстроились ряды просторных домов; один из них имел на сохранившемся этаже двадцать три комнаты. Гурния может похвалиться проспектами, вымощенными гипсом, домами, выстроенными без применения известкового раствора, мастерской кузнеца с сохранившейся наковальней, мастерской плотника с набором инструментов, маленькими фабриками, где кипела работа по металлу, изготавливалась обувь, производились вазы и ткани, рафинировалось масло; современные рабочие, которые производят раскопки и находят здесь треножники, сосуды керамику, печи, светильники, ножи, ступки, шлифовальные приспособления, крючки, булавки, кинжалы и мечи, дивятся разнообразию изделий и оборудования и называют Гурнию he mechanike polis — «городом машин» [23] Glotz, 139–142, 173–174; Baikie, 120, 129–131. . По нашим стандартам, малые улицы Гурнии весьма узки — не более, чем переулки в стиле полутропического Востока, испытывающего страх перед солнцем; прямоугольные дома из дерева, кирпича или камня обходятся, как правило, единственным этажом. Однако на некоторых среднеминойских пластинках, извлеченных из-под земли в Кноссе, изображены дома в два, три, даже четыре этажа, иной раз с чердаком или башенкой; на верхних этажах этих нарисованных домов видны окна с красными стеклами из неизвестного материала. Двойные двери, вращающиеся на стержне, сделанном, по-видимому, из древесины кипариса, выходят из комнат первого этажа на тенистый двор. Лестницы ведут на верхние этажи и крышу, где критянин спит, если ночи выдаются чересчур жаркими.

Оставаясь вечерами дома, он освещает комнату, сжигая масло — сообразно со своими доходами — в глиняных, стеатитовых, гипсовых, мраморных или бронзовых светильниках [24] Evans, I, рис. к странице 305; III, 13f; САН, I, 591, 605, II, 432; Glotz, 106–109, 163–164; Baikie, 97. .

Об играх, в которые он играет, нам известны одна-две детали, не более. Дома он предпочитает некую разновидность шахмат — в руинах кносского дворца обнаружена великолепная игральная доска, обрамленная слоновой костью, с клетками из серебра и золота и каймой, отделанной семьюдесятью двумя маргаритками из благородного металла и драгоценного камня. В полях он пылко и отважно предается охоте, ведомый полудикими котами и изящными чистокровными псами. В городах он покровительствует кулачным бойцам, а на своих вазах и рельефах изображает разнообразные состязания, в которых легковесы обмениваются ударами голыми руками и пинают друг друга ногами, мужественно дубасят друг друга средневесы в украшенных перьями шлемах, а заботливо экипированные шлемами, наскульниками и большими, набитыми ватой перчатками тяжеловесы бьются, пока один из них не упадет без сил на землю, а другой не встанет над соперником, сознавая величие своей победы [25] Evans, I, рис. к странице 472; Glotz, 169–170, 293. .

Однако самое сильное возбуждение охватывает критянина, когда он пробивается сквозь праздничную толпу, заполнившую амфитеатр, чтобы лицезреть мужчин и женщин, которые глядят в лицо смерти, выйдя против огромного разъяренного быка. Вновь и вновь изображает он сцены этой здоровой потехи: отважный охотник захватывает лакающего воду из пруда быка, вскакивая верхом ему на шею; профессиональный укротитель выкручивает животному голову, дабы приучить его терпеливо сносить докучные трюки акробата; искусный циркач — тонкий и проворный — встречает быка на арене, хватает его за рога, подпрыгивает вверх, перелетает через его спину и приземляется в объятия напарницы, озаряющей сценку своей грацией [26] Evans, III, 213; Hall, 15; Glotz, 294–296, 312–313. . Это искусство древнее даже для минойского Крита; на глиняном цилиндре из Каппадокии, датируемом 2400 г. до н. э., изображена схватка с быком — столь же решительная и опасная, как на описанных фресках [27] Evans, I, 15. . На мгновение нашим склонным к чрезмерному упрощению умам приоткрывается противоречивая сложность человека, ибо мы понимаем, что эта кровавая, бодрая и смелая потека, пользующаяся популярностью и поныне, стара, как сама цивилизация.