Александр Филюшкин - Закат северных крестоносцев. «Война коадъюторов» и борьба за Прибалтику в 1550-е гг.

Во всяком случае, содержание переговоров 1554 года говорит о том, что они были рассчитаны на какой-то период действия. Ничто в них не указывает на то, что целью России было исключительно найти casus belli . Москва выстраивала новую архитектуру отношений в Прибалтике, где Ливония выступала как зависимое государство, эксплуатируемое как прямым (сбор дани), так и косвенным образом (использование ливонской торговой инфраструктуры для коммерческих связей России и Европы). Именно это было в 1550-е гг. целью Ивана Грозного, а вовсе не поиск повода для военного вторжения. Если бы Ливония в 1554 г. уступила России (как в 1557 г. она склонится перед требованиями Польши), то, возможно, война за раздел Ливонии отодвинулась бы на неопределенный срок.

Ливонские послы на переговорах 1554 г. пытались дезавуировать требование платежа дани, но русские дипломаты, Алексей Адашев и Иван Висковатый объяснили, что в случае отказа царь «сам пойдет за данью», то есть начнет войну. Делать было нечего, и обязательство выплаты всех сумм до 1557 г. было включено в новгородско-ливонский договор (до этого с 1463 г. оно фигурировало только в псковско-дерптских договорах) [126] Отчет о переговорах ливонских посланников с «князем» Алексеем Федоровичем Адашевым и с дьяком Иваном Михайловичем (Висковатым). 28 апреля — 1 июня 1554 г. // Щербачев Ю Н. Копенгагенские акты, относящиеся к русской истории. М., 1915. Вып. 1. С. 23–38. № 20. .

И вот здесь начинается интрига. Почему Ливония, взяв на себя обязательство в течение трех лет собрать и выплатить дань России, отнеслась к этому требованию столь беспечно? В роковом 1557 г. дань не была собрана. Ответ, видимо, содержится в том, что Россия и Ливония по-разному понимали (или делали вид, что понимают) заключенные соглашения. Как показали Э. Тиберг и В. Е. Попов, имело место некое лингвистическое недоразумение, допущенное случайно или сознательно. Переводы текстов договоров были выполнены разными переводчиками: псковско-дерптский — Гансом Фогтом, новгородский — Мельхиором Гротхузеном. Оба они перевели русское выражение «сыскати дань» (то есть «востребовать ее сбор, выплату») как: «исследовать вопрос о дани»: denselbigen Zinss undersuchunge thun и den Tinss undersocken соответственно.

Теперь игра слов в новгородском договоре меняла его смысл до неузнаваемости. Согласно немецкому тексту, предполагалось, что дерптский епископ исследует поднятый русскими вопрос о дани и в третий год перемирия отошлет результаты своего расследования в Москву. Если же он этого не сделает, то следствие должна будет провести вся Ливония. А в русском тексте договора стояло, что ливонцы обязуются собрать и через три года выплатить дань, а в случае неисполнения этого условия русский царь сам пойдет собирать дань! Откровенная угроза объявления войны превратились под пером переводчика Мельхиора в миролюбивое пожелание царя самому принять участие в разысканиях через своих послов… ( sine sacke suluest undersocken mith beschickinge syner baden ) [127] Немецкие тексты см.: Monumenta Livoniae Antiquae. Sammlung von Chroniken, Berichten, Unkunden und anderen schriftlichen Denkmalen und Aufsätzen, welche zur Erläuterung der Geschichte Liv-, Ehst- und Kurlands dienen. Riga; Leipzig, 1847. Bd 5. № 184. S. 508–515. .

Перед нами ошибка переводчика или умысел участников переговоров? Для средневековых договоров вообще-то характерна подобная терминологическая двусмысленность. Дипломаты больше всего боялись навлечь на себя гнев пославших их монархов, поэтому нередки случаи, когда каждая сторона писала в своем варианте договора то, что велел монарх. Разница текстов договоров устраивала всех. Русские дипломаты Адашев и Висковатый отчитались перед царем Иваном Грозным, что дело сделано, Ливония обещала заплатить. Ливонские послы по возвращении могли заявить, что они отвергли страшные и необоснованные претензии «московского варвара» и согласились только на «расследование» вопроса о дани. В любом случае это было на руку обеим сторонам, и 24 июня 1554 г. в Новгороде они скрепили договоры печатями [128] Подробнее см.: Tiberg E. Die politik Moskaus… S. 577–617; Попов B. E. Ошибка переводчика. Как в Новгороде началась первая война России и Европы // Родина. Российский исторический журнал. 2009. № 9. С. 52–53; Попов В. Е., Филюшкин А. И. Русско-ливонские договоры 1554 г. С. 109–130. .

В Ливонии, несомненно, понимали, что послы слукавили и что ситуация складывается не столь замечательно, как хотелось бы побывавшим в Москве дипломатам. Переписка орденского магистра Генриха фон Галена, рижского архиепископа Вильгельма с их адресатами в Ливонии и Европе свидетельствует, как показал М. Маазинг, что среди лансгерров были страх перед «русской угрозой», опасение, что неплатеж дани может привести к войне. Магистр обвинял дипломатов в превышении полномочий [129] Маазинг М. «Русская опасность» в письмах Рижского архиепископа Вильгельма за 1530–1550 годы // Studia Slavica et Balcanica Pctropolitana. 2010. № l. C. 184 194. . Но дни шли за днями, ничего страшного не происходило, и победило традиционное для Ливонии довольно легкомысленное отношение к договорам с Россией.

Даже когда в 1555 г. новгородский посланник Келарь Терпигорев прибыл в Дерпт для подтверждения соглашения, ливонские политики утвердили договор, но с «протестацией». Под ней понималось право оспорить договор в камерном суде Священной Римской империи. Сразу же обнажилась пропасть между юридической культурой европейски образованных ливонцев и дипломата московского царя. Терпигорев понятия не имел, что такое «протестация». Когда же ему объяснили, с трудом скрывая ликование («уж император-то поставит московитов в границы!»), он равнодушно ответил: «А какое моему государю дело до императора?».

Заключительное поведение Келаря Терпигорева в изображении ливонского хрониста Бальтазара Рюссова весьма символично: он кладет грамоту, в которой подтверждается обязательство ливонцев платить дань, себе за пазуху, и объясняет присутствующим смысл своих действий: «Ведь это маленькое дитя, которое нужно холить и кормить белым хлебом и сладким молоком. Когда же ребенок подрастет, то наверное заговорит и принесет большую пользу нашему великому князю». По Ниенштедту, Терпигорев выразился еще более образно: угостив провожавших его ливонцев на радостях водкой «по русскому обычаю», отдавая своему подьячему грамоту, он сказал: «Смотри, береги и ухаживай за этим теленком, чтобы он вырос велик и разжирел». Как мы видим, ливонские хронисты, для осмысления положения Ливонии прибегли к образу беспомощного, но готового к употреблению домашнего скота, вроде дойной коровы, разжиревшего теленка, которого уловят в сеть, затравят собаками и вообще отдадут на заклание, а он ведет себя, как несмышленый теленок [130] Рюссов Б. Ливонская хроника // Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. Рига, 1879. Т. 2. С. 344–347; Ниешитедт Ф. Ливонская летопись // Там же. Рига, 1881. Т. 4. С. 12. .