Павел Уваров - Варфоломеевская ночь: событие и споры

Это очень важно и, возможно, позволяет пойти еще дальше в постижении королевского образа действий в течение решающих часов ночи с 23 на 24 августа 1572 г. По Пьеру де Даммартену, перед лицом истории Карл IX предпочел позицию чистого реализма: он не принимал независимого решения, поскольку не имел другого выбора кроме того, который был продиктован ходом истории, он следовал тому смыслу истории, какой начертали перед ним люди, организовавшие покушение 22 августа и являвшиеся, в конечном счете, из-за последствий этого центрального события истинными авторами Варфоломеевской ночи. Памфлет почти открыто говорит, что начиная с некоего момента понятия ответственности и виновности более не являются приемлемыми в системе королевской власти, где важной является лишь причастность государя к ходу истории, так как это ему представляется наиболее выгодным для себя и государства. Единственная вещь, имевшая значение для государя, была забота о государстве и о собственной власти, что доказывает для Пьера де Даммартена его непричастность к самому "предприятию"; причины, побуждавшие к действию участников события, не имели ничего общего с тем, что заставило короля последовать "решению, принятому по ходу".

В истоке событийного цикла лежал, следовательно, обычай мести или вендетты, который и есть единственная истинная причина резни: король же, напротив, мог поступить только так, чтобы дело, начатое помимо его воли и способное стать для него губительным, поскольку оно противоречило его политике, обернулось бы в его пользу. Смерть Колиньи имплицитно вытекает лишь из этой логики необходимости наверстать историю. Здесь отсутствовала преднамеренность, что для Амбруаза являлось фактором непричастности короля. Править, в этом смысле, означает следовать истории, а не быть вне истории, простым ее свидетелем или жертвой: это также значит играть с историей, приспосабливать историю, помещать себя в условия самые благоприятные из всех тех, что посланы Фортуной.

Королевский труд предстает, таким образом, в виде труда по управлению переменчивостью или случайностями судьбы. Карл IX здесь остается сторонним по отношению к убийству Колиньи, он был всего лишь тем, кто смог в непосредственных обстоятельствах, проистекавших из опасной для его власти ситуации, вызванной исполнением Гизами своей мести, сделать выбор для блага своей власти и государства — позволить истории осуществиться в своем развитии [227]. Карлу IX оставалось только быстро решиться дать приказ о "казни", и никто не вправе возлагать на него какую-либо ответственность, раз судьба в своей переменчивости ставит людей перед свершившимися фактами. С момента покушения на Колиньи он мог лишь пытаться вновь включиться в историю. Единственная ответственность государя, которую он несет в земной жизни, это ответственность не перед лицом события, которое он не может обуздать, поскольку никакой человек не может обуздать Фортуну, коль скоро ее колесо уже повернулось, но — перед самим собой и перед сообществом людей, забота о которых передана ему. Именно это сплетение в стратегии власти одновременно и движения и тайны определяет наличие косвенно предполагаемой в тексте дистанции между моралью, властью, декларациями и историей. Карл IX являлся государем Фортуны , и именно по этой причине частные лица должны остерегаться выносить свое суждение о нем. В итоге из написанного Пьером де Даммартеном вытекает, что в истории есть два плана: план внешнего хода событий, касающийся тех, кто совершает действия и несет за них ответственность, и внутренний план событий, находящийся вне поля видимости, поскольку отсылает к другим факторам, чем те, которые направляли действия, и требующий сохранения тайны. Здесь мы не очень далеки от опоры на неоплатоническую мысль, поскольку оба этих плана отсылают к Сократовому разделению мнений и идей, и можно догадаться, почему монархическая власть могла предпочесть не замечать разрыва между своей утопией согласия и своим "гуманистическим" преступлением. В конце решения лежит идея Блага.

Амбруаз ставит тем самым проблему самой всеобщей резни и вновь отрицает хотя бы малейшую долю прямой ответственности за нее короля, оспаривая явно или неявно версию, данную в те годы монархомахами. Не было предумышленного заговора, который имел бы целью убийство всех гугенотов, находившихся в Париже: "…я считаю невероятным утверждение, будто бы замышлялась расправа над всеми остальными из этой партии, которые могли быть найдены в городе, потому что ни жизнь, ни смерть стольких простых людей, которых погубил народный бунт, не могут бросить подозрение на государя. А также потому, что это был бы очень грубый заговор — дать сигнал тревоги ранением или убийством главного вождя, предполагая убить всех остальных".

Амбруаз вновь описывает и развивает эту, в конечном счете, эмпирическую связь активности и пассивности короля в самом плетении истории и снова говорит о том, что смертоносное насилие не было делом короля, он пребывал вне его, поскольку мог действовать, лишь аккомпанируя истории, помимо всяких личных чувств, помимо выражения собственной воли. Таким образом, государь изображается как существо в некотором роде бесплотное, в определенной мере лишенное морали, существо, которое не определяет свой выбор иначе, как в терминах пользы для своего государства и для политического образа, воплощаемого им и гарантирующего благо его подданным. Здесь выявляется тема жертвоприношения, полного стирания личности, которая вновь возвращает к неоплатонической тематике. Понятие пользы парадоксальным образом объясняет, быть может, отношения любви, связывающие его со своим народом, но не предполагавшие его участия в резне. В конечном счете неважно, был ли Карл IX поставлен перед советом, навязавшим ему решение о насилии, тем более неважно, был ли он поставлен перед свершившимся фактом смерти Колиньи, важно лишь то, что содержит в себе эта возможность отделить свою "реальную" personna от personna политической.

Здесь возникает тема принужденной воли, тема короля, оказавшегося зажатым в тиски: с одной стороны, были гугеноты, угрожавшие после покушения на адмирала гражданскому миру своими требованиями суда и способные возобновить войну, с другой — Карл IX был поставлен перед тревожным и гнетущим давлением тех, кто организовал покушение. В итоге из анализа Варфоломеевской ночи вытекает констатация: осуществление власти не есть осуществление наибольшей свободы воли правителя перед лицом истории; напротив, оно состоит для правителя в подчинении своей свободы сиюминутной системе соотношения сил и особенно в проявлении абсолютного реализма, глубинные причины которого он не должен обнаружить. И, следовательно, проблема заключается и не заключается в ответственности Карла IX. Между тем, что он думал и пережил сам, и тем, что он решил предпринять в конкретной обстановке ночи 24 августа 1572 г., существует громадная пропасть, а именно — забота о государстве в мире, расколотом политическими страстями и амбициями знати. Это образ власти, не располагающей никакими возможностями, попавшей в тиски и, следовательно, лишенной всякой способности свободы выбора чего-то иного, кроме того, чтобы предоставить себе двигаться в общем течении истории, позволив втянуть свой авторитет в жест насилия.