Дмитрий Мишин - Сакалиба (славяне) в исламском мире в раннее средневековье

Наконец, в-третьих, время возникновения Витичева нам достоверно не известно, т. е. мы не знаем, существовал ли он в конце IX ст. Но результаты проводившихся в 1961–1962 гг. под руководством Б. А. Рыбакова археологических раскопок делают такую возможность не исключенной. На территории села Витачева в эти годы проводилось рекогносцировочное изучение так называемого Северного городища. Согласно Б. А. Рыбакову, внутри Северного городища стратиграфически выделяются два слоя: слабо выраженный нижний, датируемый первой половиной — серединой Х в., и верхний, относящийся к концу Х — началу XI в., который можно сопоставить со временем строительства оборонительных линий от печенегов на юге Руси при Владимире Святославиче [8. С. 34; 9. С. С. 128]. Поскольку археологи далеко не всегда имеют возможность дать абсолютную хронологию того или иного памятника, то нижнюю границу упомянутого нижнего слоя в принципе можно распространить на конец IX в.

Раскопками выявлено, что в X — начале XI в. Витичев действительно являлся мощной крепостью [8. С. 34–35; 9. 128–129], что косвенно подразумевается в тексте трактата Константина Багрянородного. Но если в конце IХ в. эта крепость еще не являлась важным укреплением и речным портом (последнее, кажется, выявляется археологически [9. С. 128]) на пути из «варяг в греки», то какой могла быть ее роль тогда?

Во-первых, Витичев мог оборонять от степняков южные рубежи Полянской земли и Руси. Стугна, около впадения которой в Днепр располагался Витичев, являлась последним речным рубежом перед Киевом: на север от Стугны лежал «бор велик», окружавший Киев, на юг — огромная степная «поляна» площадью в 5 тыс. кв. км., тянущаяся почти до реки Рось [9. С. 126]. Во-вторых, крепость контролировала позднее стратегически важный брод через Днепр (Витичевский брод) (см.: [8. С. 34]). В этом качестве Витичев мог выступать как один из пунктов на сухопутном торговом пути, соединявшем Азию и Европу. В-третьих, Витичев мог являться одним из центров торговли «леса и степи». В-четвертых, Витичев мог выступать как крепость на днепро-волжском речном пути (вниз по Днепру, затем по морю до устья Дона, вверх по этой реке, далее волоком в Волгу и по ней в Хазарию); по мнению Д.Е. Мишина, в IX ст. «купцы-русы часто использовали именно такой путь» (С. 57). Конечно, все сказанное о потенциальных функциях Витичева в конце IX в. — только умозрительные предположения, которые, однако, могут быть использованы при обосновании гипотезы о его тождестве Ва._._.т ( Вантит, Вабнит ) мусульманских писателей.

Вместе с тем, по нашему мнению, предлагаемую Д. Е. Мишиным трактовку полисонима Ва._._.т ( Вантит, Вабнит ) как Витичев категорически элиминировать не следует. Но оригинальная гипотеза ученого еще нуждается во всестороннем обсуждении и дополнительном обосновании. Поэтому, а также принимая во внимание высказанные нами выше соображения, положение автора монографии, согласно которому под частью сакалиба Анонимной записки дóлжно разуметь исключительно полян, требует дальнейшей серьезной разработки.

Суммируя наблюдения по всем трем главам первой части монографии, Д. Е. Мишин приходит к следующему выводу относительно одного из важнейших вопросов ее проблематики — «что подразумевали восточные авторы под "народом сакалиба "». «…В исламской литературе слово сакалиба применялось, как правило, к славянам. Это особенно характерно для тех авторов, которые сами побывали в землях сакалиба (исключение составляет только Ибн Фадлан…). Однако по мере того, как данные о сакалиба отдалялись от оригинальных источников, переходя из произведения в произведение, они подвергались все большим искажениям», которые были связаны «с недобросовестностью при копировании… стремлением объединить сведения обо всем, называемом с.к.л. б , вне зависимости от того, к кому они относятся… или попытками компиляторов приспособить данные о сакалиба к собственным представлениям… Между тем эти дефекты относятся скорее к погрешностям поздних авторов при работе с источниками, чем к сознательному употреблению слова сакалиба в расширенном значении» (С. 99, см. также: С. 308). «В то же время анализ источников показывает, что возможность ошибки, то есть зачисления в сакалиба не-славян, существует». Поэтому только условно можно считать, что «встречающиеся нам слуги- сакалиба — славяне. Но так как вероятность ошибки все-таки нельзя исключить, прямо говорить о славянах, как это делают многие специалисты, неправомерно» (С. 99).

Вторая часть исследования Д. Е. Мишина носит название «Славянские поселенцы на Ближнем Востоке». Славяне могли появиться в Малой Азии уже к середине VII ст. в результате политики, проводившейся Византийской империей, стремившейся путем массовых переселений, и не одних только славян, решать свои проблемы: «…с одной стороны, ослаблялась реальная или потенциальная угроза, которую том или иной народ представлял для Византии, с другой — империя приобретала новых подданных, из которых впоследствии можно было набирать войска…» (С. 101). С появлением воинов ислама у малоазийских границ Империи начинается вооруженное противоборство, в котором на византийской стороне участвовали расселенные в регионе славянские подданные Византии. Некоторые из них оказывались на территории Халифата в качестве военнопленных. Во второй половине VII — начале VIII в. имелись случаи, когда славяне большими группами переходили на службу к мусульманам, их расселяли в приграничных крепостях, где они образовывали общины и в основном занимались обороной рубежей. Однако с середины VIII в. ситуация существенно меняется: «С одной стороны, в результате войн славянские переселенцы в Халифате несут большие потери… с другой — пограничные крепости заселяются выходцами из восточных областей Халифата…» (С. 124). С этого времени славянские общины начали растворяться в исламской среде. После 876/77 г. «у нас нет более никаких сведений о славянских поселенцах в Арабском халифате» (С. 122).

Судьбы славянских поселенцев и особенно их потомков в Машрике определяло прежде всего то, что они постепенно ассимилировались в мусульманском обществе. Однако заслуживают существенного внимания с исторической и этнологической точек зрения следующие наблюдения Д. Е. Мишина: «Славяне довольно долго сохраняли собственные имена… Нескоро, насколько можно судить, укоренялся в среде славян ислам…» Во многих эпизодах византийско-исламского вооруженного противостояния славяне не следовали безоглядно за «ромеями» или за мусульманами, а лавировали между ними. «Полагаю, что славяне не отождествляли себя ни с одной из воюющих сторон и действовали сообразно с собственными интересами. Это тоже указывает на некоторые черты самосознания переселенцев: они считали себя особым народом, не византийцами и не мусульманами, что, в свою очередь, свидетельствует о сохранении ими в течение долгого времени своей этнической и культурной самобытности» (С. 124–125).