Сигурд Шмидт - «Феномен Фоменко» в контексте изучения современного общественного исторического сознания

Особенно очевидно это в кинофильмах и телефильмах, имеющих наибольшую зрительскую аудиторию воспринимающих, и тем самым принимающих именно такое за изображение действительности давних лет. Пример — фильм Никиты Михалкова «Сибирский цирюльник», сделанный не только по зарубежным лекалам (чем должно было поражать Публику нашей провинциальной глубинки), но и в расчете на вкус и уровень «знаний» о России также у зарубежного кинозрителя. Его рекламируют как «энциклопедию русской жизни в великую эпоху императора Александра III». Но, не говоря уже о сюжете, сколько там неточностей в показе реалий и обычаев той эпохи! Следовательно, при постановке фильма, на производство которого потрачено столько денег, не предусмотрели консультации со знатоками быта и памятников материальной и духовной культуры конца XIX в. Это убедительно, с использованием репродукций со многих картин, фотографий и предметов, показано в книге А. В. Кибовского «Сибирский цирюльник: правда и вымысел киноэпопеи» 2002 г. К сожалению, немало исторических огрехов (при выходе за пределы отображения дачного обихода) оказалось и в действительно выдающемся фильме того же Н. С. Михалкова «Утомленные солнцем», умно и душевно воссоздающем трагедию людей сталинской эпохи [62] Кибовский А. В. Сибирский цирюльник: правда и вымысел киноэпопеи. М., 2002. С. 72–73 (текст о фильме «Утомленные солнцем» составил К. Цыпленков). .

А так как главным источником представлений о прошлом, т. е. об истории, являются давно уже не труды ученых историков (тем более документальные публикации), а произведения художественной литературы [63] Шмидт С. О. Памятники художественной литературы как источник исторических знаний // Отечественная история. 2002. № 1. С. 40–49. и искусства (а теперь особенно киноискусства), то подобный подход к изображению и объяснению прошлого представляется нормой для широкой публики; и обращающийся именно к ней фактически не чувствует ответственности, обязанности по возможности приближаться к исторической правде. Вседозволенность распространяется и на сочинения, представляемые этой публике как научные.

Учитывая обстоятельства, так сказать, глобальной распространенности, организаторы научно-коммерческого мероприятия, эпатирующего общепринятые исторические знания, использовали, конечно, ситуацию коренных общественно-политических перемен в нашей стране, когда рухнул казавшийся незыблемым партийно-государственный строй и поверженной оказались подпиравшая и пропагандировавшая его моноидеология и прислуживающие ей общественные науки.

Такие события обусловили плюрализм мнений и провозглашение этого ранее недопустимого явления новым образом общественно-политической жизни, а, следовательно, и научной тоже; что обеспечило в том числе безнаказанность за суждения, не имеющие под собой не только серьезных, но и вообще каких-либо оснований. А само чувство приобщения к подобной свободе самовыражения приобретало после десятилетий тягостного диктата мысли особо притягательную привлекательность.

В ту пору резко возросла численность публикаций материалов (в печати, по телеканалам и радио), разоблачающих искажение истории нашей страны в XX в. А виноватыми изображали нередко прежде всего ученых. Хотя на самом деле многие из них не имели ранее информации об этих фактах: им ведь тоже ограничивали допуск к секретной документации, а иные опасались проявлять вызывающую подозрение излишнюю любознательность — «ходить бывает склизко по камешкам иным». Тем не менее было, конечно, немало примеров откровенной фальсификации прошлого «профессиональными» историками; и не только сокрытия исторических данных, но и более удобного на сегодняшний день истолкования ранее известного по публичной печати. Это заметно снизило престиж исторической науки (как и других общественных наук) в широком общественном сознании. Поэтому подчас механически переносили явно очевидные «грехи» историков новейшего времени на всех историков, т. е. изучавших куда более отдаленные эпохи (и тоже, естественно, не безгрешных). Обосновывали это в том числе тем, что все историки вынуждены были придерживаться (более того, декларировать свою приверженность) единой методологии, т. е. методологии марксизма-ленинизма, объявленной впоследствии несостоятельной.

Отказ же от вдалбливаемых десятилетиями постулатов (будто общественное сознание всегда определяется общественным бытием и не может само решительно воздействовать на бытие; что характернейшее и наиважнейшее в истории — борьба классов, а смена общественно-экономических формаций — обязательный ход исторического развития) воспринимался многими первоначально как свидетельство того, что у исторической науки вообще нет фундаментальных основ и выверенных опытом научных методик. Тем более что прежде настойчиво приучали к мысли, что в науке истории должно быть одно объяснение явлений и отступление от этого «единственно верного» понимания не просто является отклонением от линии марксизма-ленинизма, но оно антинаучно.

В то же время сами историки получили возможность открыто обращаться ко всему наследию исторической науки, в том числе и к написанному эмигрантами, и к новейшей зарубежной литературе, зачастую новаторской по методике и по Методологии. Стали рассуждать о теории истории и об альтернативных путях исторического развития, дискутировать в рамках достаточно широкой проблематики, проявился полемический задор (и не в толковании цитат классиков марксизма-ленинизма, как принято было прежде, а с привлечением многообразной литературы как прошлых лет, так и современной).

Обнаружилось большее сближение наук гуманитарных и естественных, вызванное во всем мире в значительной степени тем, что проблемы экологии — т. е. знания об отношении живых организмов и образуемых ими сообществ между собой и особенно окружающей средой — выходят на первый план в жизни всего человечества; лозунг же защиты природы от техногенных и антропогенных воздействий стал знамением времени.

Существенно увеличилось взаимопроникновение методов гуманитарных и иных наук; использование математической методики заметно расширило возможности исторического исследования, не говоря уже о повсеместном введении в обиход ученых гуманитариев новых компьютерных и иных технологий. Все это, конечно, отразилось на новых программах вузовского, а затем и школьного преподавания истории.

Расширялись знания по истории также у широкой общественности, начался поток переизданий исторической литературы давних лет, характеризовавшейся ранее как немарксистская или даже антимарксистская. Показательно, что живой интерес вызвали не только сочинения выдающихся русских мыслителей Серебряного века, но и труды классиков исторической мысли XIX в. и прежде всего «История государства Российского» Н. М. Карамзина, формировавшая культуру исторических представлений россиян на протяжении столетия.