Антон Горский - «Бещисленные рати и великия труды…»: Проблемы русской истории X–XV вв.

Таким образом, дошедшие до нас примеры применения определения «всея Руси» по отношению к князьям домонгольского периода позволяют прийти к выводу, что, не являясь официальным титулом, оно было, тем не менее, принадлежностью князей киевских, считавшихся «старейшими» на всей Руси: киевские князья обладали правом на такое определение, иногда оно употреблялось взамен указания на княжение в Киеве.

После Батыева нашествия киевское княжение оказалось, по воле монгольских ханов, в руках великих князей владимирских — сначала Ярослава Всеволодича, затем его сына Александра Невского. В известиях о вокняжения того и другого во владимирском летописании встречаем формулы, практически синонимичные понятию «всея Руси»: «Батый… рече ему: Ярославе. Буди ты старѣи всѣм князем в Русском языцѣ»; «…приказаша Александрови (в Каракоруме. — А. Г .) Кыевъ и всю Русьскую землю» [312]. Эти формулировки описывают тот же объем властных прерогатив, что и определение «всея Руси» у киевских князей более раннего времени [313]. Возможно, статус киевских князей имели и преемники Александра на владимирском великокняжеском столе — его брат Ярослав и сын Дмитрий [314]. Первым владимирским великим князем, который, несомненно, не являлся одновременно князем киевским, был Андрей Александрович (1294–1304) [315]. По отношению к нему источники не сохранили применения определения «всея Руси». Оно прилагается один раз, в послании Константинопольского патриарха Нифонта к преемнику Андрея на владимирском столе — Михаилу Ярославичу [316]. Михаил, таким образом, является первым великим князем владимирским, поименованным в дошедших до нас источниках с определением «всея Руси», несмотря на отсутствие под его властью Киева.

Есть ли основания говорить о «принятии» Михаилом титула «великий князь всея Руси»? Такое суждение было бы правомерно, если бы, начиная с него, великие князья владимирские последовательно именовались с определением «всея Руси». Однако этого не произошло. Сам Михаил именуется таким образом лишь один раз; он не назван с определением «всея Руси» ни в летописных известиях, ни в своих договорах с Новгородом, ни в Житии, написанном его духовником игуменом Александром. Преемники Михаила на великокняжеском столе Юрий Данилович (1317–1322), Дмитрий Михайлович (1322–1326) и Александр Михайлович (1326–1327) не именуются «великими князьями всея Руси» ни разу. В отношении Ивана Калиты (великий князь в 1328–1340 гг.) встречаются четыре случая такого определения [317](при этом в его духовных грамотах оно отсутствует), в отношении его соправителя в 1328–1331 гг. Александра Васильевича Суздальского — ни одного. Семен Иванович (занимал великокняжеский стол в 1340–1353 гг.) именуется «великим князем всея Руси» восемь раз [318], Иван Иванович (1354–1359) — четыре раза [319], Дмитрий Константинович Суздальский (великий князь владимирский в 1360–1362 гг.) — ни разу. Таким образом, из восьми князей, занимавших владимирский стол между Михаилом Тверским и Дмитрием Донским, с определением «всея Руси» в сохранившихся источниках именуются лишь трое, т. е. менее половины [320], и те в относительно редких случаях; обычным продолжал оставаться титул «великий князь» [321].

Официальным, т. е. обязательным в документации, исходящей из великокняжеской канцелярии, титул «великий князь всея Руси» стал только в 80-е гг. XV в., при Иване III [322]. В предшествующие эпохи это не титул в собственном смысле данного понятия, а определение, на которое имели право князья, признававшиеся главными («старейшими») на всей Руси. В домонгольский период это князья киевские. С середины XIII столетия право на именование князьями «всея Руси» получили великие князья владимирские — поначалу благодаря обладанию Киевом. Таким образом, никакого «принятия титула» Михаилу Ярославичу не требовалось: получив от ордынского хана ярлык на великое княжение, он приобретал право называться «князем всея Руси».

Тем не менее, княжение Михаила Ярославича — весьма существенная веха в истории определения «всея Руси» по отношению к князьям. Во-первых, он является первым великим князем владимирским, который поименован «князем всея Руси», не будучи одновременно обладателем киевского стола. Общерусское княжеское «старейшинство» полностью отрывалось, таким образом, от княжения в Киеве; завершился переход статуса «общерусской» столицы от Киева к Владимиру [323]. Во-вторых, с эпохи Михаила Ярославича прослеживается «слияние» эпитетов «всея Руси» и «великий» в единую формулу — «великий князь всея Руси», по-видимому, именно благодаря окончательному перенесению понятия об общерусском политическом верховенстве — княжении «всея Руси», ранее связывавшемся с обладанием киевским столом, на владимирское княжение, именовавшееся «великим».

Дискуссия о подлинности «Слова о полку Игореве», возникшая после утраты его единственного списка в результате московского пожара 1812 г., в прошедшем XX в. шла практически беспрерывно в течении почти пяти десятилетий, с 1930-х по 1970-е гг. Начало ей положило появление концепции А. Мазона о создании «Слова» в конце XVIII в. [325], а новое ускорение придало выдвижение в начале 1960-х гг. совпадающей с ней в основном тезисе концепции А. А. Зимина [326]. Последняя четверть XX в. стала временем «затишья» в спорах об аутентичности памятника. Однако именно в этот период был сделан ряд наблюдений, подтверждающих древность «Слова». Остановлюсь вкратце [327]на тех из них, которые, на мой взгляд, носят «необратимый» характер, т. е. не могут получить никакого объяснения с точки зрения представления о написании «Слова» в XVIII столетии.

Во-первых, это изучение истории «Слова о полку Игореве» от его обнаружения до издания в 1800 г. (работы О. В. Творогова, Л. В. Милова, В. П. Козлова) [328]. Оно показало, что и владелец рукописи А. И. Мусин-Пушкин, и те, кто с ним сотрудничал на разных этапах работы со «Словом», смотрели на это произведение как на подлинное и испытывали серьезные сложности с прочтением и пониманием текста, преодолеваемые путем длительных трудов и так до конца и не преодоленные. Открытием стало обнаружение В. П. Козловым наиболее раннего свидетельства знакомства с рукописью «Слова» — цитаты из него в «Опыте повествования о России» И. П. Елагина, в котором отразился более ранний этап работы кружка А. И. Мусина-Пушкина над произведением, чем те, которые фиксируют Екатерининская копия и издание 1800 г. (этап, на котором сохранялся ряд трудностей с прочтением текста, позже преодоленных). Эти выводы противоречат построениям «скептиков», согласно которым издатели (или, по меньшей мере, А. И. Мусин-Пушкин) знали о поддельности поэмы.