Андрей Прокопьев - Германия в эпоху религиозного раскола. 1555–1648

В области теории немецкая политология нашла после войны свой характерный стиль: она весьма деятельно разрабатывала тему отдельных отраслей власти. Истоки интереса к подобной теме, как уже говорилось, возникли еще в XVI в., Тридцати летняя война принципиально не изменила эту тенденцию, но она содействовала более ясной, более четкой прорисовке правовой компетенции властных институтов, их регламентации. Фигура самого властителя не стала более «суверенной» в смысле правового статуса: Вестфальский мир не превращал имперских князей в имперских «суверенов». Подданство имперскому престолу не ставилось под сомнение, ленная связь с императором и служебные обязательства сохраняли свое значение. Во множестве исторических, биографических и генеалогических трактатов послевоенного времени добродетели князей, проявленные на ниве имперской службы, занимали подчас центральное место. Но, с другой стороны, в большей мере акцентировалась роль властителя в отношении со своими подданными, она все более приобретала величавый, «героический» окрас в духе барочной патетики. Князь выступал главной авторитетной фигурой для своих подданных, своеобразной конечной инстанцией, гарантировавшей мир и порядок в подвластных землях. Речь никоим образом не шла о формировании некой концепции « абсолютной власти », профиля «абсолютного монарха» в классическом понимании absolutus, т. е. властителя, стоявшего над законами. Напротив, утверждалась мысль о встречной ответственности государя и его подданных, воплощенной в поддержании порядка на основе традиционных институтов. Отсюда возникало желание как можно тщательнее определить принципы властного контроля, различные функции правительственных учреждений, отрасли управления.

Так постепенно формировалось камералистское направление в послевоенной общественной мысли. У истоков ее стояли крупные юристы, эксперты по финансово-административным вопросам, среди которых следует особенно отметить Файта Людвига фон Зекендорфа (1626–1692), советника герцога Саксен-Готского Эрнста Благочестивого, написавшего известный трактат «Немецкое княжеское государство» (1656). В этой книге, выдержавшей множество изданий и ставшей классическим пособием по организации т. н. «малых немецких государств», заключался своеобразный симбиоз прежних, весьма устойчивых патриархальных воззрений на власть государя и мысли о совершенствовании административного управления подвластными землями.

При рассмотрении немецкого камерализма историки не удерживались от критического настроя, говоря о мелочной регламентации и отсутствии широкого кругозора у немецких авторов. Между тем немецкий камерализм оформился под тяжестью последствий великой войны, вырос из необходимости их преодоления в условиях, когда единственно крупным и эффективно работающим механизмом на уровне регионов могла быть лишь правительственная структура территориальных властителей. Чтобы обратиться к широким межрегиональным схемам, следовало сперва наладить работу в отдельных княжествах. Так же как и в трудах французских и английских экспертов, немецкая политология включала в себя концепции протекционизма и меркантилизма, но реализовываться им надлежало прежде всего на региональной почве. Без слаженной работы институтов на территориальном уровне вообще было невозможно внутреннее экономическое единство Империи. Немецкий камерализм был не только исторически оправдан, но и нес в себе большой созидательный потенциал.

Касательно развития важнейших учреждений, бесспорно, следует констатировать дальнейшую эволюцию двора. Княжеский двор утверждался в своей сложной социальной роли и как институт княжеского патронажа, социального контроля, «доместикации», и как инструмент репрезентации величия, и как «ближайший» правительственный орган. В целом растут почти повсеместно придворные штаты, наступает инфляция новых придворных чинов и завершается социальная перестройка, начатая еще в XVI в. — придворная служба становится уделом дворянства. Не случайно некоторые немецкие историки именуют последнее столетие Старой Империи веком придворных обществ, эпохой дворов. Вероятно, именно в случае немецкого княжеского двора наиболее рельефно проступали консолидирующие тенденции, охватившее общество после окончания войны: стремление к тесному заинтересованному контакту, взаимовыгодному компромиссу, поиск возможностей для социального роста. Но при этом все еще сохранялись здесь специфические черты, унаследованные от позднего средневековья, прежде всего патриархальный уклад придворных обществ, желание княжеских персон видеть свое окружение придатком семейного, домашнего пространства. Двор воплощал переплетение частного и публичного в окружении государя, растворял в себе чисто институционную ипостась.

Безусловно, война весьма сильно стимулировала развитие высшего надворного и провинциального отраслевого управления. Тайные советы почти во всех крупных территориях превратились в важнейшие учреждения, с помощью которых вырабатывались генеральные линии имперской и зарубежной политики. Происходит более резкое отмежевание занятий повседневной рутиной (канцелярия во главе с канцлером) от решения крупных стратегических проблем (тайный совет). Вместе с тем усовершенствовалась работа органов финансового управления : война наглядно убеждала в необходимости иметь хорошо организованную кассу и постоянные источники дохода.

Трудно спорить с тем, что война «пропела хвалебную песнь» профессиональной армии . Земское ополчение, ландвер, равно как и земский дворянский набор, уходили в прошлое: опыт войны говорил, что они зачастую не годились даже для решения чисто оборонительных задач. Гораздо более эффективными становились небольшие, хорошо подготовленные контингента, пополнявшиеся рекрутским набором, обученным профессиональными офицерами. В разоренных землях трудно было содержать большие наемные формирования. Приток же в армию местных уроженцев помогал ликвидировать и проблему маргинального излишка на селе, и вопрос регионального патриотизма. Крохотные армии немецких княжеств в конце концов играли существенную роль в усилении социальной дисциплины. Постоянная муштра, четко работавшая вертикаль командования — с тех пор одно из главных достоинств немецкой военной машины — становились еще одним отражением процесса общественной консолидации, роста властных институтов. Военные реформы нассауских графов получили в послевоенной Германии свое окончательное завершение.

На уровне взаимоотношений князя и сословий война не столько повлияла на принципиальное изменение баланса сил, сколько на изменение роли отдельных сословных фракций. Едва ли возможно говорить о полном княжеском триумфе в борьбе с сословным влиянием. В некоторых территориях, как, например, в Саксонии , сословия всецело сохранили свое влияние на ландтаге , которое теперь к тому же и усилилось в связи с необходимостью скорейшего улучшения курфюршеских финансов, что нельзя было сделать без встречной воли со стороны ведущей группы майссенского дворянства. Даже Бранденбург в свете новейших исследований демонстрирует отнюдь не классическую модель растущей княжеской власти: «великий курфюрст» после 1648 г. не только не смог отказаться от партнерства с ландтагом, но и оставил почти в полном объеме его правовую компетенцию. К тому же местное дворянство в обмен на вотирование новых налогов добилось для себя безраздельного лидерства на региональном уровне. Лишь Бавария , как накануне 1618 г., так и теперь, являла образец неуклонного роста княжеского влияния. Но пример ее был все еще одинок. В целом речь, скорее, может идти о стабилизации отношений между сословиями и князьями, их преимущественной фиксации с сохранением предвоенных тенденций, нежели о революционных переменах.