Никита Хотинский - Ковыль-трава на Куликовом поле

Сочетание мягкости и твердости — особая черта характера Дмитрия Ивановича. Он умел сострадать и был решителен в бою. Его храбрость на Куликовом поле и в других военных походах не подлежит сомнению. Великий князь московский не смог в полной мере развить успех Куликовской битвы, так как время еще не пришло. Он еще не обладал той полнотой власти, которая дала бы ему возможность быстро реагировать на действия Орды.

Стремительный бросок конницы Тохтамыша к стенам Москвы застал русских князей врасплох. И дело здесь не в какой-то личной медлительности, неповоротливости Дмитрия Ивановича. Главная причина — военно-политическая и даже экономическая. Северо-Восточная Русь представляла в ту пору систему более или менее самостоятельных княжеств. Ведущая роль Москвы только еще начинала проявляться и укрепляться. Многое еще зависело от желания местных князей и характера их личных отношений с Великим князем московским. Даже в походе на Куликово поле некоторые князья не приняли участия.

В этих условиях еще не сложилась эффективная система мобилизации общерусского войска. Профессиональные воинские соединения княжеских «дворов» были еще малочисленны и не могли в одиночку противостоять ордынцам. Основная тяжесть борьбы в крупных сражениях ложилась на плечи простых людей: земледельцев и городских ремесленников. Для их мобилизации и приведения в «боевые порядки» требовалось немало времени.

Важную роль играл и географический фактор. При подготовке походов значительное время уходило на переговоры между князьями, удаленными друг от друга на большие расстояния. Многие дни и недели уходили на мобилизацию и сбор войска с огромных пространств Северо-Восточной Руси. Пехота — основа русского воинства — не могла, естественно, быстро преодолевать большие расстояния [193] Проблема влияния географического фактора на характер боевых действий на территории России подробно рассмотрена в книге А. В. Дулова «Географическая среда и история России (конец XV — середина ХIХ в.)» (М., 1983). .

Иначе обстояло дело у ордынцев. Все время на боевых конях, они быстро объединялись в воинские соединения, готовые выполнить любую волю хана. Его воля никем не оспаривалась: все подчинялись железной дисциплине. Для успешной борьбы с таким противником Русь должна была объединиться вокруг Москвы. На это ушло еще 100 лет. Еще больше времени потребовалось, чтобы преодолеть наследие монголо-татарского ига — континентальную изолированность Руси от морских просторов.

Дмитрий Иванович, подчеркивая независимость от ханской воли, в духовной грамоте-завещании передал право на великое княжение владимирское своему старшему сыну Василию. С тех пор независимый способ передачи верховной власти в Северо-Восточной Руси становится наследным правом московской княжеской семьи. В этой же грамоте он пророчески предсказывал: «А переменит бог Орду, дети мои не имут давать выходы в Орду, и который сын возмет дан на своем уделе, тому и есть» [194] Собрание государственных грамот и документов. М., 1819. Ч. 2. С. 16–17. .

Дмитрий Иванович уповал, конечно, не только па всевышний промысел. Будучи дальновидным политиком, он ясно уловил, что междоусобные центробежные силы уже начали подтачивать и разрушать некогда неколебимый ордынский монолит.

Этот наказ был хорошо усвоен его сыном Василием, который при первой возможности прекращал выплату дани. В послании к нему ордынский правитель Едигей пишет: «…а вы послов и купцов на смех поднимаете, великую обиду и истому им чините — это недобро. А прежде вы улусом были царевым, и страх держали, и пошлины платили, и послов царевых чтили, и купцов держали без истомы и без обиды». Далее он осторожно упрекает Василия Дмитриевича, который с начала своего княжения «у царя в Орде не бывал, царя в очи не видел и князей его, ни бояр своих, ни иного кого не присылал, ни сына, ни брата, ни с каким словом». В конце послания Едигей буквально выпрашивает, чтобы дань была отдана «по старине и по правде…»

Еще более отчетливо вырисовывается величие Куликовской победы в дальней перспективе. Образ этой победы сопутствовал всей последующей истории нашей страны, которая постоянно обращалась к нему в наиболее тяжелые периоды своей истории.

в ту пору на Рязанской земле около Дона ни пахари, ни пастухи в поле не кличут, лишь вороны часто каркают над трупами человеческими, страшно и жалостно было это слышать тогда; и трава кровью залита была, а деревья от печали склонились», — свидетельствует «Задонщина» [195] Сказания и повести о Куликовской битве. Л., 1982. С. 135. .

После битвы на Куликовом поле пошли затяжные осенние дожди. Они смывали пятна запекшейся крови с земли. Окровавленные ковыли снова становились желтовато-седыми. Заморозки все крепче сковывали землю. Наступившая тишина прерывалась лишь волчьим воем и карканьем воронья, справлявшего свое страшное пиршество. Куликово поле как бы погружалось в вековую тишину, уходило в небытие.

Летописец — спутник митрополита Пимена, проходившего на стругах по Дону мимо Куликова поля через девять лет после битвы, так описывает эти края. Всюду они видели печальную картину запустения: нигде не было видно «ни града, ни села». Там, где еще недавно стояли цветущие русские селения, «нигде бо видети человека, точию пустыни велия и зверей множество, козы, лоси, волцы, лисицы, выдры, медведи, бобры, птицы орлы, гуси, лебеди, жаравли и протчая» [196] Татищев В. Н. История Российская, Т. V. М.; Л., 1965. С. 166. .

После битвы русское население покидает район Куликова поля. Это отчасти можно объяснить чисто психологическими причинами: воспоминаниями о страшном побоище и представлением о возможности его повторения. Сейчас еще трудно установить, насколько продолжительным был перерыв в заселении района Куликова поля после битвы. История края в XV веке не зафиксирована в известных к настоящему времени письменных и археологических материалах. Исходя из общей политической ситуации и последующей истории, можно думать, что русские земледельцы не могли сюда скоро вернуться. Москва, занятая делом объединения земель Северо-Восточной Руси, еще не в силах была обеспечить безопасность столь дальних заокских территорий. Здесь, как и во многих других лесостепных районах (по крайней мере с XII по XVI век), существовала как бы «ничейная» зона, в которой усиливалось влияние то русских земледельцев, то степных кочевников.