Виталий Пенской - Очерки истории Ливонской войны. От Нарвы до Феллина. 1558–1561 гг.

Но и это еще не все! Несколько лет назад А.И. Филюшкин подметил, что «если положить на карту зоны территориальных споров России и Литвы в конце XV — середине XVI в., то мы видим, как они смещаются вдоль литовско-русской границы с юга на север, от Верховских и Северских земель к Смоленску. Территория, где русские и литовские дворяне еще не делили земли с помощью оружия, по сути оставалась только одна — Полоцкая земля. Именно здесь лежал ареал будущего конфликта вокруг проблемы государственной принадлежности Велижа, Заволочья, Себежа, Великих Лук, Полоцкой земли и пограничных с ней районов». И, продолжая свою мысль далее, историк отмечал, что «с 1542–1543 гг. (что это, случайность, совпадение или нечто другое? — В. П. ) литовским дворянами и новгородскими детьми боярскими велись самовольные, не инспирированные верховными властями взаимные захваты полоцких и себежских земель…» [56] Филюшкин А.И. Причины «Полоцкого взятия» 1563 г. глазами современников и потомков // Вестник Санкт-Петербургского университета. 2005. Сер. 2. Вып. 3. С. 20. . Взаимные пограничные «задоры» чинились не только на полоцком рубеже, но и на русско-ливонской границе [57] См., например: Маазинг М. «Русская опасность» в письмах рижского архиепископа Вильгельма за 1530–1550 гг. // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. № 1 (7). 2010. С. 187–189. , и на границе русско-шведской (которые в итоге стали причиной Русско-шведской войны 1555–1557 гг.). И похоже, что одной из главных, если не самой важной, причин этих «задоров» и захватов с русской стороны стал растущий земельный голод, который испытывали в эти десятилетия новгородские служилые люди — их стало больше, а земли — нет, поместья мельчали и дробились, и «подниматься» на государеву службу становилось все труднее и труднее [58] См., например: Аграрная история Северо-Запада России XVI века. С. 270–272. Любопытные факты относительно роста численности служилых людей Тверской половины Бежецкой пятины Новгородчины приводит Г.В. Абрамович (См.: Абрамович Г.В. Князья Шуйские и российский трон. С. 83). . Игнорировать же проблемы, связанные с имущественным положением «силы новгородской», в Москве не могли — как-никак, но «сила новгородская» составляла по меньшей мере ⅙ всех детей боярских и дворян Русской земли середины XVI в., и пускать дело на самотек могло обойтись достаточно дорого (зачем ходить далеко за примерами — новгородские дети боярские не только поддержали дворцовый переворот 1542 г., но многие из них приняли активное участие в мятеже удельного князя Андрея Старицкого, брата Василия III, против Елены Глинской пятью годами ранее) [59] Бенцианов М.М. Дети боярские «наугородские помещики». С. 265–266. . И экспансия на западном направлении могла дать «силе новгородской» столь желаемые ею и добычу, и земли под поместную раздачу. А тот факт, что Макарий, бывший в свое время новгородским архиепископом, теперь стал митрополитом всея Руси, а князья Шуйские сохранили свое влияние при дворе [60] См., например: Абрамович Г.В. Князья Шуйские и российский трон. С. 103–106. , только играл на руку новгородцам — у них была своя, и весьма влиятельная, «партия» при дворе Ивана IV! Но, говоря о новгородских детях боярских, мы не должны забывать и о новгородском купечестве и церкви. Несмотря на все политические перемены, связанные с изменением статуса Новгорода в конце XV в., город по-прежнему оставался важнейшим торговым центром Русского государства, наряду со Псковом монопольно владея правом торговли с Западом — через Ливонию и Ганзу. Новгородские «гости» играли и важную роль в управлении Новгородом и его землями (так, выходец из богатой купеческой семьи Сырковых, бывших московских сведенцев Ивана III, Ф. Сырков, в 50–60-х гг. был, по словам немецкого авантюриста А. Шлихтинга, «главным новгородским секретарем», то есть фактически возглавлял новгородскую администрацию — наместники приходили и уходили, а такие люди, как Сырков и его подчиненные подьячие, оставались). Добавим к этому еще и активное участие во внешней торговле Новгорода с Западом дома святой Софии (новгородской архиепископии — тот же Макарий самолично общался с иностранными купцами, например, с крупными оптовыми торговцами из Ревеля О. Элерсом и Г. Болеманом [61] Дорошенко В.В. Русские связи таллинского купца в 30-х годах XVI в. // Экономические связи Прибалтики с Россией. Рига, 1968. С. 49–52. ). И с учетом всего этого можно говорить о том, что и в самом Новгороде, и в Москве имелась достаточно влиятельная (если не сказать больше) группировка (причем группировку эту составляли самые разные социальные слои новгородского общества), заинтересованная в том, чтобы Русское государство вело на северо-западном направлении более активную политику. И отмеченный нами рост напряженности в отношениях Новгорода и Пскова с Ливонской конфедерацией, связанный с торговой войной, не мог не внести свою лепту, и немалую, в подготовку Ливонской войны. Другое дело, что до поры до времени Иван Грозный и его ближайшее окружение, увлеченные своего рода «крестовым походом» против агарян — казанцев, а потом и крымцев, не обращали должного внимания на ливонские дела, но только до поры до времени!

Медленный ход событий вокруг Ливонии в начале 50-х гг. XVI в. начал постепенно ускоряться и в конечном итоге привел к сходу лавины, которая погребла под собой Ливонскую конфедерацию и повлекла самые серьезные перемены в политическом ландшафте Восточной Европы. Как уже было отмечено выше, ситуация к середине XVI столетия в регионе сложилась таким образом, что любая попытка изменить сложившийся к этому времени баланс сил вызвала бы обрушение ставшей неустойчивой политической конструкции. Но и пускать на самотек события означало, что тот из участников будущего конфликта, кто окажется чрезмерно осторожным и нерешительным, рисковал остаться ни с чем, опоздав к разделу наследства. Вопрос был только в том, кто и когда сделает первый шаг. Традиционно считается, что таким «пионером» стал Иван Грозный, отправивший зимой 1558 г. свои рати разорять Восточную Ливонию.

Осмелимся, однако, предположить, что Москва была менее других заинтересована в том, чтобы первой начать делить ливонское наследство. Анализируя русскую политику относительно Ливонии со времен Ивана III, поневоле приходишь к выводу, что для Москвы Ливония, слабая и раздробленная, неспособная сплотиться внутри и выступить как единая сила, была нужна в роли буфера и своего рода канала, посредством которого русские могли бы осуществлять политические и экономические связи с Западом — в особенности если Ливония занимала бы по отношению к России если не дружественную, то хотя бы благожелательную позицию, гарантируя московским купцам и дипломатам «путь чист» в обе стороны и бесперебойное поступление в «варварскую» Московию стратегически важных товаров и сырья. Одним словом, для Москвы иметь у себя под боком слабую, разрываемую внутренними противоречиями, но формально независимую Ливонию было не в пример выгоднее. И еще раз подчеркнем, что во 2-й половине 50-х гг. XVI в. основной внешнеполитический интерес Москвы лежал в ином направлении, в южном и юго-восточном, и лишняя война Ивану IV была не нужна (если для реализации своего крымского замысла царь был готов замириться с Литвой — старым стратегическим противником, то что тогда говорить о какой-то там Ливонии?).