Вера Матузова - Крестоносцы и Русь. Конец XII в. — 1270 г.

Современная историография крестовых походов весьма обширна. Она представлена целыми томами библиографий и обзоров [Atiya 1962; Mayer 1969]. Преобладающее место в них занимает литература о крестовых походах в Святую землю.

В настоящее время взгляд историков все больше обращается к иным крестовым походам, к иным театрам военных действий, таким, как Испания и Пруссия, которые, по словам Д. Райли-Смита, «трактуются ныне как подлинное выражение крестоносного движения» [Riley-Smith 1998: XXV]. «Папская курия, — писал он, — мыслила многие из походов в Испанию, Прибалтику, против еретиков и схизматиков и даже против светских властей Западной Европы как явления того же рода, что и крестовые походы на Восток» [Riley-Smith 1977: 14]. Разница заключалась лишь в том, что, как свидетельствуют папские послания, в случае Прибалтики больше внимания уделялось миссионерской деятельности, а сами крестовые походы ставили целью защиту новообращенных и христианской Церкви в бывших языческих землях.

Действительно, на рубеже XII–XIII вв. содержание понятия «крестовый поход» начинает меняться, — прежде всего географически. Действия крестоносцев выходят за пределы Святой земли и переносятся в края, весьма отдаленные от мест, хранящих память о библейской истории, и от Гроба Господня. Впрочем, самые ранние из них были неизменно направлены на носителей культуры ислама и ставили целью отвоевание у мусульман некогда принадлежавших христианам территорий. Такова испанская Реконкиста. В середине XII в. (время 2-го крестового похода) миссия крестоносцев впервые обращается не только против мусульманских народов, но и против славянских племен, населяющих земли к востоку от Германии [Berry 1969; Heidenmission 1973]. Вслед за тем крестовые походы распространились на Восточную Прибалтику. Это произошло в 1171–1172 гг. при папе Римском Александре III, провозгласившем крестовый поход против эстов, участникам которого было обещано то же отпущение грехов, что и идущим в Иерусалим [LUB 1853: 5–6]. Около 1195 г., а затем в 1197–1198 гг. крестовый поход, продолжая наметившуюся тенденцию к экспансии, перекинулся на земли ливов. Наконец, в поле зрения Папской курии попадают и православные («схизматики») — в 1238 г. Григорий IX объявляет крестовый поход против «еретиков» и схизматиков в Болгарии [Флоря 2000/5: 153–154].

Пересмотрены ныне хронологические границы изучаемого явления: крестовые походы не замыкаются на временном отрезке 1095–1291 гг., но захватывают и XIV–XV вв. Если учесть, что со временем крестовые походы были организованы не только против неверных в узком смысле этого слова, но и против любых инаковерующих, чьи взгляды расходились с официальным вероучением (альбигойские войны, взятие Константинополя во время 4-го крестового похода, призывы папства к крестовому походу против православных, на которые в 1237 г. откликнулись шведы и Тевтонский орден), то вторжение Тевтонского ордена в пределы Пруссии в 30-е гг. XIII в. можно расценить как происшедшее в русле оформившейся традиции.

Изменилось и идейно-политическое содержание понятия «крестовый поход». Начиная с проникновения христианских миссионеров в земли славянского (полабского) племени вендов (1147 г.), когда крестоносная идеология распространилась на войны с язычниками в Прибалтике, крестовым походам зачастую предшествуют попытки мирного обращения язычников, а порой военные действия сочетаются с миссионерской деятельностью [Lotter 1977; Roscher 1969: 194].

Поход 1147 г. мыслился параллелью 2-му крестовому походу и был предпринят саксонской знатью; его проповедовал Бернар Клервоский и легализовал папа Евгений III [Schultze 1953: 95]. Собравшиеся во Франкфурте немецкие князья вслед за Бернаром Клервоским провозгласили не мирную миссию в земли вендов, а крестовый поход, и лозунг его: «Обращение или смерть» знаменовал собой новый этап в истории крестоносного движения. Значение этого похода состояло в том, что он, закрепив позиции немецких духовных и светских феодалов к востоку от Эльбы, послужил началом немецкого движения на Восток Европы. Завоевание и освоение новых земель было его основной целью.

Вводная часть «Хроники земли Прусской» Петра из Дусбурга — красноречивое свидетельство того, насколько изощренной стала идеология крестоносного движения к началу XIV в. Идея военного вторжения в земли язычников все менее выступает в ней под прикрытием мирной миссии, которая практически исчезает, сводится на нет, когда хронист подхватывает концепцию Бернара Клервоского о «новом воинстве» (в «Похвальном слове новому рыцарству», обращенному к тамплиерам, он объединяет военные действия и мирную миссию, фактически вкладывая меч в руки миссионеров и предоставляя им выбор — крещение или смерть), развивая ее в концепцию о «новом оружии» и «новых войнах». Последние превращаются в аллегорию, создаваемую библейскими цитатами и выдержками из трудов отцов Церкви.

Этой своего рода кульминации (впрочем, достаточно условной) в развитии крестоносной идеологии предшествовала длительная традиция. Это кульминация господства Тевтонского ордена в Пруссии. Сама по себе идеология крестоносного движения, как свидетельствуют современные исследования, представляет собой явление «большой длительности», которое, трансформируясь по ходу истории, дошло и до наших дней [Rousset 1983].

Понятие «крестовый поход» формировалось в средневековой Европе в течение нескольких столетий. В этот процесс внесли свою лепту выдающиеся теологи Средневековья: Августин, Григорий Великий, Исидор, Грациан, Бернар Клервоский и многие другие. Была проделана огромная интеллектуальная работа, чтобы примирить библейскую заповедь «не убий» с дозволенностью вооруженного насилия [Brundage 1991].

Западноевропейская христианская теология Средневековья выработала два понятия приемлемой и оправданной для христианского мира войны: «священная» и «праведная», которые противополагались войне неправедной. Поскольку война была «эндемическим состоянием западноевропейского общества» [Keen 1965: 64], то и различие виделось не между войной и миром, а между двумя типами войн.

Св. Августин, который считал войну и наказанием за грехи, и средством к их искуплению, различает и противопоставляет друг другу праведные и неправедные войны. Он настойчиво говорит о том, что вести праведные войны необходимо, чтобы восстановить гармонию жизни и покончить со злом («конечная цель войны — мир»). Признаки праведной войны: верховное руководство ( auctoritas principi ), справедливое дело ( causa justâ ), праведное намерение ( intentio recta ). Согласно первому — праведная война объявляется законным правителем, пока такая акция входит в его юрисдикцию; согласно второму — должна быть поставлена праведная цель; согласно третьему — в праведной войне не должны присутствовать никакие посторонние мотивы, ей надлежит быть единственным средством достижения поставленной (праведной) цели. Воин в праведной войне действовал как вершитель правосудия и, уничтожая врага, выполнял требование справедливости и законной власти. Оправданием такой войны служило обретение воином вечного спасения [Brundage 1969]. Но при всей эсхатологической направленности праведная война ставила перед собой вполне земные цели, как-то: оборона территории, защита населения и его прав. Теоретически праведная война обладала как бы рядом ограничений, препятствующих крайней степени насилия, полному уничтожению противника и т. п., т. е. ограничений, отсутствующих в священной войне [Keen 1965: 66].