Александр Сидоров - Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

Есть заводы ремонтные, которые давно перестали и быть ремонтными, а стали механическими…

Есть заводы по производству аммонита, электролампочек и т. д., и т. д. Всюду работают арестанты. Есть поселки Санитарного управления, где свои законы, своя жизнь.

Словом, на Колыме важна не только “общая” удача — попасть на хорошую работу, в придурки, или получить “кант”, но и попасть в то или иное из десятков управлений Колымы, где в каждом — разная особая жизнь».

Но ни один из сидельцев даже на самом «тёплом» местечке не мог чувствовать себя в безопасности: всегда перед ним маячила жуткая перспектива попасть «на золото». Это было самой страшной угрозой во всех управлениях. Так что выражение «золотые деньки» на Колыме пахло смертью…

Но ежели Колымский край столь суров, отчего в песне Колыма названа «чудной планетой»? Прежде всего, это — аллюзия на уже известную нам лагерную частушку:

Как справедливо замечают Джекобсоны в своём исследовании песенного фольклора ГУЛАГа: «Эта частушка стала одной из популярных в лагерях, т. к. заключённые могли легко изменить место (Воркута, Ныроблаг, Усольлаг и т. д.) и количество зимних месяцев от девяти до двенадцати». Например, в романе Екатерины Матвеевой «История одной зэчки» одна из героинь говорит: «Там, подрузя, “Воркута — новая планета, двенадцать месяцев зима, остальное лето”». Но самое популярное место — всё-таки Колыма. Отсюда исследователи делают вывод, что поговорка родилась именно здесь.

Нашёлся даже претендент на авторство — народный поэт Калмыцкой АССР Константин Эрендженов, который сам 20 лет отбыл на Колыме в качестве заключённого. Как свидетельствуют те же Джекобсоны со слов американца Х. Э. Гафта, ему рассказал о своём авторстве сам народный поэт: «Встреча Гафта и Эрендженова состоялась на Всесоюзной конференции МВД СССР по проблемам перевоспитания правонарушителей в г. Харькове в ноябре 1981 года». Позднее Эрендженов активно распространял эту версию в расширенном варианте: якобы четверостишие написано им на калмыцком языке, а перевёл частушку Алексей Баталин, ленинградский преподаватель и такой же зэк. С ним поэт действительно отбывал срок. Правда, неясно, зачем Баталину надо было перекладывать четверостишие на русский язык, если сам Эрендженов прекрасно говорил и сочинял по-русски: учился он в Саратовском университете.

Но суть не в этом. Эрендженов придумал калмыцкую припевку о колымской погоде или кто-то другой, однако следует заметить, что сама по себе она далеко не оригинальна. Так, ещё древнегреческий историк Геродот Галикарнасский (484–425 гг. до н. э.), описывая земли севернее реки Танаис, рассказывал: «Холода продолжаются в тех странах сплошь восемь месяцев, да и остальные четыре месяца не тепло». Это определение, судя по всему, в Греции стало крылатым выражением, и даже в 200 году нашей эры древнегреческий ритор и грамматик Афиней в своём сочинении «Пир мудрецов» замечал об одном из фракийских городов: «В Эносе стоит восемь месяцев мороз и четыре стужа».

Трудно сказать, разошлась ли эта шутка по миру, однако до России она точно дошла — причём сначала не до Колымы, а до Санкт-Петербурга. Здесь существовали как минимум с XIX века язвительные сентенции: «В Петербурге три месяца зима, остальное — осень», «В Петербурге восемь месяцев зима, остальное — дурная погода». Можно вспомнить и поэму Николая Некрасова «Русские женщины», где во второй части иркутский губернатор отговаривает княгиню Трубецкую от поездки к мужу-декабристу:

Итак, восьмимесячная зима по отношению к русскому Северо-Востоку была вполне обычным представлением. Впрочем, колымская поговорка стоит ближе к природе именно этого края, поскольку чудовищные холода здесь действительно сменяются довольно жарким коротким летом. Поэтому, даже указывая на явные источники её возникновения, мы не можем отказать ей в оригинальности.

Многие исследователи склонны относить рождение колымской частушки к 30-м годам прошлого века, когда с началом освоения Колымского края советская пропаганда активно стала продвигать образ Колымы чуть ли не как земли обетованной. Граждан призывали срочно заселять это «райское место», убеждая, что русский Северо-Восток отличается прекрасным климатом. Первый директор Дальстроя Эдуард Берзин в очерке «Колыма», размещённом в журнале для заключённых Дмитлага «На штурм трассы», так описывал здешние условия: «У многих создалось мнение, что Колыма — это край мрачной, угрюмой природы и нездорового климата. Неверно! Мы ещё не имеем ни одного факта, который хотя бы в малейшей степени подтвердил неблагоприятное влияние колымского климата на организм. Что касается здешней природы, то если бы её знали туристы зимой или в лучшие летние месяцы — август, сентябрь, — наш край превратился бы в серьёзного конкурента югу… А сухие зимние морозы, хотя и достигают порой 70 градусов, переносятся сравнительно легко и не могут служить препятствием для заселения края, для развития промышленности и сельского хозяйства».

Не то чтобы Берзин совсем уж врал… но сильно приукрашивал. Колымский зэк Валерий Бронштейн пишет о «лучших летних месяцах» несколько иначе: «Чему я здесь ещё удивился, то это колымской летней жаре. Почему-то вспомнился куплет известной колымской песни: “Колыма, Колыма, чудная планета, двенадцать месяцев зима, остальное — лето”, и поэтому ожидал, раз лето очень короткое, то должно быть и холодным, но оно оказалось очень жарким и душным. Всё это усугублялось необходимостью ходить в кирзовых сапогах, толстой рабочей куртке и накомарнике, надетом на шляпу, лучше всего с большими полями, так как мириады комаров набрасывались на тебя в тайге, пытаясь укусить даже через швы на сапогах. Они набивались в рот при сильном вздохе или еде, и не давали спать в палатке. В середине августа к комариному кошмару прибавлялся ещё и гнус, который держался до первых ночных заморозков в сентябре». То же вспоминает и Екатерина Кухарская: «Ходили мы в самодельных шароварах из мешковины… для защиты от свирепых оводов, в накомарниках с туго затянутыми тесёмками. Комары висели над нами тучей, назойливо звенели, пробивали кофты, присасывались через малейшую щёлочку в одежде».

Исчерпывающую характеристику колымской зимы и её влияния на лагерников даёт Иван Джуха: «Это, конечно, преувеличение, что зима на Колыме длится 12 месяцев. Температуры ниже нуля устойчиво держатся здесь “всего” восемь месяцев: с октября по май… Страшны были голод и непосильная работа. Но губительнее всего они действовали вкупе с морозом. Именно он мучил сильнее всего и быстрее всего помогал заключённым-забойщикам “дойти до социализма”. При температуре минус пятьдесят градусов заключённых на работу не должны были выводить, а эти дни засчитывать как отработанные (т. е. актировать). В действительности актировали, в 1938 году, только при морозе 55 градусов… Для других лагерей до 1936 года пределом признавалось минус 35 градусов, а с 1936-го — минус 40».