Александр Колпакиди - Двойной заговор. Сталин и Гитлер: несостоявшиеся путчи [с иллюстрациями]

18 мая 1928 года в докладе «На хлебном фронте» Сталин излагает причины столь крутого поворота. При этом он ссылается на советского экономиста, члена коллегии ЦСУ В. С. Немчинова. Выкладки Немчинова приводит современный русский историк Вадим Кожинов в своей книге «Россия. Век XX. 1901―1939».

«В „Записке“ В. С. Немчинова… было показано, что до 1917 года более 70 процентов товарного хлеба давали крупные хозяйства, использующие массу наемных работников (в 1913 году — 4,5 млн. человек). После революции обширные земли этих хозяйств были поделены; количество крестьян-единоличников выросло на 8―9 млн. К 1928 году крестьяне (в целом) производили поэтому на 40 процентов больше хлеба, чем дореволюционное крестьянство, но, как и до 1917 года, почти целиком потребляли его сами, на продажу шло всего только (как показал В. С. Немчинов) 11,2 процента крестьянского хлеба!

…Уничтожение крупных хозяйств, которого, между прочим, прямо-таки жаждали миллионы крестьян (начавших это уничтожение еще в 1905 году и без особого „руководства“ большевиков довершивших его в 1917―1918 годах) с абсолютной неизбежностью привело к тому, что количества товарного хлеба в 1927 году было в два раза (!) меньше, чем в 1913-м, хотя валовой сбор зерна был примерно таким же. Поэтому и пришлось в 1928 году ввести в городах карточную систему…»

Хорошо, конечно, когда все происходит естественным путем, через кооперацию и экономическое регулирование, но события 1927―1928 годов показали, что у государства просто не было времени на постепенное развитие событий. Во-первых, село должно быть управляемым. Государство не может существовать под постоянной угрозой шантажа держателей хлеба. Во-вторых, начатая индустриализация требовала колоссальных людских ресурсов, которые можно было взять только из деревни. А для этого маломощное низкоурожайное мелкое и среднее хозяйства надо было заменить крупным высокопродуктивным сельскохозяйственным производством и высвободившиеся людские ресурсы направить в промышленность. И в-третьих, это вообще бред — страна, 80 % населения которой тратит силы на то, что на полудохлых лошаденках устаревшими плугами пашет свои тощие десятины. Опыт передовых стран уже к тому времени показывал, что при нормальном земледелии страну могли прокормить значительно меньшее количество людей. Индустриализация тоже ждать не могла, ибо мечты Столыпина — двадцать пять лет без войны — у нас не было ни в какой перспективе.

Высокопродуктивное же производство на селе было возможно только в двух вариантах — либо за счет роста и усиления кулака, либо за счет организации колхозов и совхозов. Окунувшись из Кремля в гущу сельской жизни, власти с некоторым удивлением обнаружили, что процесс, пущенный на самотек, недвусмысленно вел к первому варианту, а отнюдь не ко второму, как уверяли теоретики. Это означало постоянную угрозу хлебных забастовок, мощное лобби сельхозпроизводителей, шантажирующее правительство, и неизбежное развитие страны как сырьевого и сельскохозяйственного придатка более развитых стран — тот сценарий, который пытаются реализовать в России сейчас.

…Итак, первый бой окончился победой правительства. Хлеб был сдан. Летом 1928 года Молотов в выступлении говорил об отказе от чрезвычайных мер. Однако еще на апрельском пленуме ЦК Сталин оценил «заготовительный кризис» как первое серьезное выступление капиталистических элементов деревни против Советской власти и пообещал, что, если «чрезвычайные обстоятельства наступят и капиталистические элементы начнут опять „финтить“, 107-я статья опять появится на сцене».

Новая сельскохозяйственная политика правительства явилась ферментом, катализировавшим рост разногласий в государственной верхушке. Уже в самом начале битвы за хлеб партийная верхушка фактически раскололась. Главным противником Сталина почему-то считают Бухарина, вероятно, потому, что он был знаковой фигурой второй реабилитационной волны (как знаковой фигурой первой был Тухачевский). Однако даже поверхностное знакомство с его позицией говорит, что Бухарин оставался верен себе в своем основном свойстве — не знать, чего он хочет. Вроде бы и так, как действовали, действовать нельзя, и в то же время совершенно непонятно, что делать. Его ученики открыто осуждали Сталина за его сельскохозяйственную политику, а их учитель уговаривал, настаивал на «всестороннем обсуждении положения дел», хотя бы в рамках Политбюро. Сталин не имел ни малейшего желания встречаться с Николаем Ивановичем. И может быть, вовсе не потому, что чувствовал его правоту, или правда глаза колола. Тут надо принять во внимание одну особенность этого человека — его способность говорить много и невразумительно, топить предмет разговора в словах, за что язвительный Троцкий дал ему уничижительную кличку «Коля Балаболкин». Можно представить себе реакцию Сталина: дел невпроворот, в стране невесть что творится, а тут еще этот…

Поскольку Сталин не хотел встречаться с Бухариным, последний писал ему письма, где повторял, что считает положение страны очень тяжелым (как будто в правительстве был хоть один человек, который этого не знал), и выражал тревогу по поводу того, что Политбюро не имеет целостного плана действий, а действует эмпирически. А поскольку плана явно не было и у Бухарина, стоит ли удивляться, что предельно занятые члены Политбюро не имели никакого желания собираться и толочь воду в ступе в ходе «всестороннего обсуждения».

Единственную альтернативу политике того времени предложил нарком финансов Фрумкин. Его идеи были просты: открыть базары, повысить цены на хлеб и бороться с кулаком путем повышения налогообложения. Эти взгляды, утверждал Фрумкин, разделяются тысячами коммунистов. Так оно и было на самом деле. Фрумкин просто-напросто сформулировал и озвучил идеи оппозиции, центра и перепуганного чрезвычайными методами партийного «болота», которые другие лидеры, как «коммунисты», стеснялись открыто декларировать. Хорошие идеи. У них был только один недостаток — они гробили на корню всю политику индустриализации в стране. А так очень хорошие идеи. Лет через десять наши западные соседи получили бы превосходные сельскохозяйственные колонии.

Разногласия особенно проявились на июльском Пленуме ЦК. Против Сталина выступили Бухарин, как всегда, кинувшийся в сторону, противоположную своей вчерашней позиции (за год до того он был идеологом «форсированного нажима на кулака»), Рыков, Томский. Столкнувшись с резким отпором, Сталин отказался от установок на форсированную коллективизацию, от чрезвычайных мер. По крайней мере, отказался на словах. Теоретическая установка немногого стоит, а летом еще никто не мог сказать, наступят ли чрезвычайные обстоятельства и в будущем году. Они наступили.