Гвидо Кнопп - История XX века в лицах

«Гитлер был для меня как отец. Я поняла это только потом.

Я выросла без отца, с дедушкой, и думаю, что он произвел на меня очень глубокое впечатление своей отеческой манерой…»

Гитлер, который здесь, вдали от публики, носит очки, принимает ее крайне любезно, ему понравилось ее мастерство и южно-немецкая непосредственность. Возможно, она напоминает ему Еву Браун, его тайную любовницу. «Сегодня мне трудно об этом говорить, но он был симпатичный, и он мне нравился, — размышляет Траудль Юнге, подытоживая пройденный путь, все еще изумляясь. — Я не знала его с другой стороны. Только в самое последнее время, когда он сидел, уставившись перед собой, чувствовалась мрачная сила, скрытая в нем».

Но поначалу все это казалось молодой женщине сном, который ей самой никогда даже не мог присниться. Она становится личной машинисткой Гитлера, поэтому должна быть круглосуточно в готовности, в посменном режиме с другими секретарями. Часто случалось, что в четыре часа утра «шеф» намеревался диктовать речь — которую он бегло и без черновиков экспромтом выдавал прямо на бумагу. Как он при этом жонглировал ложью и правдой, красивыми фразами и пустыми словами, Траудль Юнге по-настоящему осознала, когда было слишком поздно. Тогда для нее было законом все, что говорит Гитлер, — как и для миллионов немцев.

«Он постоянно говорил: «Мы победим!», — вспоминает секретарь. — «Мы должны победить, мы доведем войну до конца, и мы ее выиграем!» Он хотел потом сесть писать мемуары и никогда больше не видеть в своем окружении мундиры. Я думала, если он так говорит, то у него есть возможности выиграть войну. Поэтому последовавшая затем катастрофа была для меня так непостижима».

Кроме диктовок Гитлер произносит в ее присутствии вовсе не пропагандистские избитые истины, ведет несущественные беседы, занимается пустой болтовней. Разговоры идут о героях кино, архитектуре или о каждодневном самочувствии близких. Было достаточно случаев, чтобы наслушаться монологов патологического говоруна, считает Траудль Юнге, когда весь придворный штат весной 1943 г. переехал на дачу Гитлера «Бергхоф» под Берхтесгаденом.

Будни там следуют неизменному ритуалу. К полудню собирается «придворное» общество, состоящее из гостей, близких друзей, связистов, адъютантов и прислуги, на «обед», чтобы потом перейти в чайную Гитлера на горе Кельштайн и после совместного ужина дождаться окончания дня у камина в «Бергхофе» — далеко за полночь.

В этом заурядном сборище не говорится ни слова о расизме, геноциде, убийствах миллионов людей. Лишь однажды в присутствии Траудль Юнге разговор за столом зашел о концентрационных лагерях, когда Гиммлер возбужденно хвастался, как хитро он превращает заключенных-уголовников в помощников надзирателей. Когда Генриетта фон Ширах, жена гауляйтера Вены, однажды разволновалась из-за облав на евреев в Амстердаме, наивно полагая, что фюрер ничего об этом не знает, ее навсегда изгнали из «Бергхофа». Кажется, будто Гитлер хочет бежать от царящего вокруг ужаса, который стал его манией.

«Я была тогда ужасно молода, непосредственна и наивна. На меня тогда производило впечатление, когда Гитлер, к примеру, говорил, что при своем призвании он не может позволить ни одной женщине, чтобы ей пришлось делить его с политикой. Кроме того, гениям всегда трудно заводить детей, потому что к малышам всегда будут применять масштаб отцов. Тогда я подумала про себя: какая чудовищная самонадеянность. Позже мне стало ясно, что это была мания величия».

Он избегает даже вида войны, хотя проинформирован о ней в мельчайших подробностях. Когда главнокомандующий в своем поезде едет через разрушенные немецкие города, он наглухо закрывает жалюзи. Именно покушение на Гитлера 20 июля 1944 г. в ставке «Вольфешанце», во время которого Траудль Юнге находилась в пределах слышимости, фатальным образом усилило такое бегство в отрицание действительности. «Поскольку он пережил взрыв бомбы, он тем более почувствовал себя хранимым провидением, — считает его спутница, оглядываясь назад. — Я потом часто думала, что из-за этого он ощутил, будто на него снова возложена миссия вести войну до конца».

Когда весной 1945 г. свита Гитлера снова поселилась в столице рейха, жизнь вновь пошла относительно нормально, насколько это еще было возможно в условиях тотальной войны. Сотрудники живут в своих служебных квартирах возле рейхсканцелярии — только работа у них постепенно заканчивается. «Мы говорили ему, — вспоминает Траудль Юнге, — мой фюрер, у нас так мало работы. Вы больше не произносите речей. Мы же наверняка могли бы делать что-то более полезное, чем ждать здесь?» На это он ответил: «Ваша задача намного важнее в военном отношении, чем все остальное. Я не могу позволить себе отпуск, я не могу сделать перерыв. Единственная разрядка, дающая мне силы, это компания из двух-трех секретарш и нескольких людей, с которыми я еще могу вести легкую, приятную беседу». Так он нас постоянно поддерживал и утешал».

Но даже проявление симпатии со стороны Гитлера не могло развеять для секретаря все более призрачную атмосферу* в опустошенной столице. Союзные войска уже так глубоко^ продвинулись на немецкую территорию, что у берлинцев появился мрачный анекдот: с Западного фронта на Восточный скоро можно будет съездить электричкой. Из столицы, вокруг которой шли бои, одно за другим эвакуировались учреждения. Непрерывные налеты бомбардировочной авиации и артиллерийские залпы приносили военную действительность в самый центр государства.

«Когда мы вместе сидели вечерами, оживленно болтая, я часто копировала каких-нибудь киноактрис. На это Гитлер всегда говорил: «Вы обязательно должны идти на сцену — как только закончится война». — «Да, когда закончится война?» — спросила я.

А он: «Когда мы победим».

Я возразила: «К тому времени я уже буду чудаковатой старухой».

На это он ничего не сказал».

В конце апреля 1945 г. виновник катастрофы вместе со своим окружением обитал под одиннадцатиметровым бетонным перекрытием бункера рейхсканцелярии, который, собственно говоря, был рассчитан только на кратковременные пребывания во время воздушного налета. Теперь безопасная секция здания превратилась в подземную темницу для тающей верхушки гибнущего рейха. Наряду с адъютантами и прислугой рядом с Гитлером остается горстка генералов и верных соратников. Йозе<|?Геббельс, воспринимающий эту сомнительную привилегию как соблюдение «верности Нибелунгов», увлекает за собой на погибель — при поддержке жены — даже своих шестерых маленьких детей. Даже Ева Браун, постоянно скрываемая от публики спутница жизни, теперь, в ожидании общей гибели, впервые имеет право почувствовать что-то вроде признания.