Майкл Ходарковский - Степные рубежи России

Москва могла не придавать значения самонадеянным заявлениям ногайцев до той поры, пока разведка сообщала, что ногайцы сами в осаде – с востока на них наступают казахи, а с юго-запада – крымские татары. Но в 1535 году ситуация переменилась. Бий Шейдяк написал Ивану IV, хвастаясь, что он окружил казахов и захватил казахский юрт Ахмед-хана (Ходжи-Мехмеда) и его пятнадцать сыновей и теперь располагает 300 тысячами всадников. Не скрывая своего презрения, Шейдяк называл Ивана неверным [326] ПДРВ. Т. 7. С. 244–245, 249–251; Жирмунский В. М. Тюркский героический эпос. С. 445. .

Угрозы и ругательства на Москву не действовали, а вот прагматические соображения играли важную роль. Консолидация власти в Крыму в руках Сахиба Гирея и переворот в Казани, в результате которого у власти оказалась крымская партия, создали могущественную и опасную антимосковскую ось. Когда в 1535 году московская разведка сообщила о готовящихся набегах со стороны Крыма, правительство немедленно отправило послов к мирзе Исмаилу, чьи ногайцы занимали приволжские пастбища. В обмен на подарки для множества мирз, а также канонира, аркебузира и полный воинский доспех для самого Исмаила мирза обещал не допустить набегов крымских татар или его собственных ногайцев на московские земли. Оборона от Казани и Польши оставалась делом самой Москвы [327] ПДРВ. Т. 7. С. 259–265. .

Тем временем положение ногайцев ухудшалось, пока не стало отчаянным. Давление со стороны казахов, не остановившееся, несмотря на эфемерную победу Шейдяка, и продолжающаяся вражда с Крымом привели к тому, что пастбищ недоставало и ногайцы воевали за них уже между собой. Не выдержав натиска казахов, Мамай был вынужден бросить свои пастбища вдоль Яика и присоединиться к Юсуфу, кочевавшему в окрестностях Казани. Вновь начавшееся переселение казахов и ногайцев нарушило функционирование торгового пути, соединявшего Казань с Бухарой, и подорвало доходы Шейдяка. Многие из его мирз, обнищавшие и отчаявшиеся, ушли в Астрахань [328] Там же. С. 274–276, 286–294. .

В 1536 году Шейдяк отправил своих послов в Астрахань, угрожая набегом, если беглых мирз не вернут. Посольство в Москву, отбывшее в то же время и состоявшее из 60 человек и 500 лошадей, потребовало вернуть награбленное имущество, а также вручить в знак дружбы сукна, доспехи, золотое седло и уздечку, меховую шапку, 300 тысяч гвоздей, краски и масло для красок. Шейдяк объяснил, что его люди напали на московское пограничье лишь потому, что московские казаки каждый год угоняют у него 10 тысяч лошадей. Москва была настроена неуступчиво; в ответ она лишь строго упрекнула Шейдяка за то, что он вообще поднял этот вопрос [329] Там же. С. 319–322, 337–342. .

Упрямый Шейдяк вновь отправил послов в Москву, сообщив Ивану IV, что ногайцы объединились и он стал их ханом (царем), Мамай – калгаем, а Кучум – бием. Выбор терминов указывал далеко не только на честолюбие Шейдяка, но и на масштабность его политических устремлений, а также был отчаянной попыткой убедить великого князя, что он, Шейдяк, равен крымскому хану и имеет право на традиционную дань со стороны Москвы. Конечно, Иван знал, что Шейдяк – лишь претендент на власть и никто, кроме Чингизидов, не имеет права на титул хана и получение дани. И сколько бы Шейдяк ни предупреждал, что Иван должен без каких-либо оправданий и отсрочек заплатить дань, сравнимую с той, что получал крымский хан, все было тщетно.

Москва была твердо намерена вознаграждать лишь тех, кто отказался от набегов и доказал свою лояльность. Одним из таких ногайских мирз был племянник Шейдяка Урак, чьи пастбища располагались вдоль Волги. В письме к Ивану в 1537 году Урак объяснял, что ногайские мирзы поручили ему охранять Волгу от крымских набегов, а Москве он служит так же, как казаки Ивана: «Мы збратьею Келмагмет, да яз Урак на Волзе стоим, на сем свете Волги нам не мочно оставити… Яз не в Нагаех живу, яз как бы в твоем дворе живу». Он обещал, что останется на стороне Ивана, даже если его дядя Шейдяк объявит войну Москве [330] ПДРВ. Т. 7. С. 348. Т. 8; С. 24–25, 32, 35–36, 54–56. .

Благодаря усилиям Урака ногайцы оставались в мире с Москвой. В конце концов, у Москвы и ногайцев совпадали стратегические интересы. С точки зрения Москвы ногайцы были решающей силой, способной помешать крымским набегам и оказать Москве помощь в завоевании Казани. Действительно, на протяжении 1540‐х годов ногайцы сорвали несколько крымских походов против Москвы и сами не раз устраивали набеги на крымские земли. Крымский хан Сахиб Гирей начал сомневаться даже в ногайцах, находившихся на крымской службе: например, когда в 1541 году крымское войско не смогло оперативно форсировать Оку и разграбить московские земли, он обвинил в этой неудаче ногайца Баки-Бея [331] Смирнов В. Д. Крымское ханство. С. 416; Gökbilgin Ö. 1532–1577 Yillari Arasinda Kirim Hanligi’nin Siyasi Durumu. Ankara: Sevinc Matbaasi, 1973. P. 19–29. Рассказ о том же событии в современных ему русских источниках подчеркивал благочестие и силу московских войск; см.: Соловьев С. М. История России. Т. 3. С. 444–447. .

С точки зрения большинства ногайских мирз, Москва была естественным противовесом их соперникам в Крыму и Астрахани, и, когда крымские татары снабдили Астрахань пушками и легким огнестрельным оружием, ногайцы тоже запросили у Москвы несколько канониров и пушку, «какову мочно взяти кочевным людем». Что еще более важно, ногайцы, отрезанные казахами от рынков Средней Азии, попадали все в большую зависимость от Москвы как рынка сбыта лошадей. В одном лишь 1548 году Мамай отправил в Москву своих купцов с 16 тысячами лошадей, а Юсуф послал 400 купцов и 2 тысячи лошадей [332] Никоновская летопись. С. 128–129; Государственный архив России XVI столетия: Опыт реконструкции / Подгот. А. А. Зиминым. М.: Институт истории АН СССР, 1978. С. 299–300; ПДРВ. Т. 8. С. 86–93. .

Баланс сил в регионе неуклонно менялся в пользу Москвы. В 1547 году Иван IV был коронован царем всея Руси, что стало отражением кристаллизовавшегося образа московского политического богословия, растущих геополитических амбиций Москвы и ее превращения в крупную военно-экономическую державу в Восточной Европе. В политическом пространстве Степи обряд коронации и титул царя означали, что статус Ивана равен статусу Чингизидов. Таким образом, это был прямой вызов правителям Крыма, Казани и Астрахани. Даже если бы жители Степи согласились признать это одностороннее заявление, с их точки зрения выглядевшее незаконным и наглым хвастовством, оставалось одно непреодолимое различие между русским царем и всеми другими Чингизидами: Иван не был мусульманином.

С этого времени идеологическое противостояние между Москвой и исламским миром стало более отчетливым, и вопросы их отношений стали чаще облачаться в одежды религиозных различий. Если некоторые ногайские мирзы стали называть Ивана «белым царем» и «христианским государем», новый ногайский бий, Мамай, продолжал именовать Ивана «белым великим князем» и четко указывал на различие между им самим, мусульманским правителем, и христианином Иваном. Мамай требовал, чтобы Иван отпустил всех мусульманских пленников, в первую очередь его племянника Дервиша (Дербыш-Али), наследника хана Астраханского [333] ПДРВ. Т. 8. С. 82–84, 97–105. .