Эрих Керн - Измена Германии. Шпионы и саботажники против собственного отечества

Одним из тех политических эмигрантов, которые тогда из-за мировоззренческой враждебности к национал-социализму сбежали в Англию, был римскокатолический священник почетный доктор Эммануэль Й. Райхенбергер, который так описывает положение эмигрантов в своей книге «Wider Willkür und Machtrausch» («Против произвола и опьянения властью»):

«Я знаю, что у слова „эмигрант“ еще и сегодня есть странный привкус, так же как для других такой привкус есть в словах „нацист“ или „заключенный концлагеря“. Нет хороших и плохих народов, но в каждом народе есть хорошие и плохие люди, герои и святые, но также мошенники и преступники. Ни одна профессиональная группа не состоит на все сто процентов из идеальных людей; но было бы неправильно оценивать ее по неспособным, неполноценным и неудачникам. Дерево нужно оценивать не по опавшим, а по хорошим, зрелым плодам… В концлагерях было много очень достойных людей, но там были также и асоциальные элементы, и преступники. Можно было бы предотвратить много трагедий денацификации, если бы в каждом случае оценивали конкретного человека, его характер, его мотивы, его действия, его положение, а не просто сам факт принадлежности к организации, которую победители посчитали „преступной“. Точно так же нужно отличать одних эмигрантов от других.

Не существовало единой, однообразной немецкой эмиграции. Мы находим в ней эмигрантов по расовым, политическим, мировоззренческим причинам. Мы находим там таких, у которых вообще не было причин эмигрировать, тех, которые только воображали себя особо важными персонами, тех, которые когда-то однажды сболтнули что-то глупое или безответственное. Но мы находим в эмиграции также и людей, которые воспользовались этой возможностью, чтобы исчезнуть, не потому, что они были против Гитлера, а потому что Гитлер был против них».

Эммануэль Райхенбергер

«С началом войны положение эмигрантов стало особенно трагическим. Тот, кто сам не испытал этого, едва ли может понять, что это значит — пережить войну против собственного народа во вражеской стране, посреди недоверчивого, полного ненависти, отравленного окружения. На одной стороне была диктатура Гитлера, которую многие эмигранты отвергли из своего самого внутреннего убеждения, устранение которой представлялось бы им благом для немецкой родины. На другой стороне было объявление войны, которая должна была принести нашему народу неисчислимые беды. Страна, куда мы приехали, ожидала от нас активного участия в войне — в войне против нашего народа и родины, хотя, наверное, в самой глубине души она презирала тех, кто слишком открыто демонстрировал свою готовность к этому. (Кстати, в Америке еще и сегодня призывают в армию любого эмигранта в призывном возрасте, даже если он до этого еще не получил американское гражданство. Тот, кто отказывается, теряет право на предоставление прав гражданства и в случае конфликта должен ожидать всяческих каверз!) Для чехов, поляков, страны которых были оккупированы, такое решение не могло быть тяжелым. Но для нас, немцев? Ведь становилось все яснее, что война была направлена не против Гитлера, а против немецкого народа. Интернирование антинацистских эмигрантов в Англии было последним доказательством этого. Одна женщина, еврейка, перешедшая в христианство, которая нашла убежище в Англии с двумя сестрами, из которых одна сошла с ума от ужасов интернирования и до сих пор осталась безумной, писала мне: „В Германии мы евреи, а в Англии немцы“. Могли ли мы при этих обстоятельствах нести ответственность перед Богом и нашим народом за продолжение борьбы против Гитлера и его режима?

Лично от меня — пожалуй, из-за моего возраста и из-за того, что я священник — никогда не требовали принять активное участие в войне в какой-либо форме. Я не отказался бы исполнять службу как самаритянин. Но любую другую военную повинность я отверг бы, невзирая на личные последствия. Я нахожу аморальным даже просто требовать каких-то военных повинностей у иностранца. Служба с оружием в руках против собственного народа, выдача военных секретов, саботаж, антинемецкая пропаганда представлялись мне изменой, и сами союзники тоже рассматривали это как измену, если речь шла об их соотечественниках на службе военного противника.

Я был убежден, что каждый, кто соглашался на действия против своего народа, окончательно отрезал бы себе путь домой на родину, при любом исходе войны. Так, конечно, обстояло бы дело в Англии и Америке. Кто мог бы ожидать, что содействие немцев антинемецкой пропаганде, их помощь военному поражению собственного отечества, и тем самым — исполнению плана Моргентау, суду Линча в Нюрнберге и т. д., будет вознаграждена наивысшими ответственными должностями, политическими учреждениями и почестями, синекурами, доходными местами и звучными титулами? Случай „Отто Йона“ — который является, все же, только одним из многих — уже говорит о многом. Я могу лишь повторить: в Англии и Америке это было бы невозможно, особенно после такого катастрофического поражения. Мадам де Сталь однажды сказала: „Немцы так сильно мечтают о силе характера, она им так нравится, они понимают ее теоретически, но на практике она у них часто отсутствует“».

К сожалению, не все эмигранты заняли такую образцовую позицию как этот священник, противник национал-социализма, но национально сознательный немец. Социал-демократ Ганс Фредерик, который как политически преследуемый национал-социалистическим режимом, должен был долгие годы провести в концлагерях и тюрьмах, в своей книге «Кандидаты» так писал на эту тему:

«Жизнь в эмиграции была чрезвычайно трудна. Политический эмигрант большей частью не мог получить постоянную работу. Он только редко получал разрешение на трудоустройство и обычно должен был жить за счет политической поддержки. То, что шанс выстроить себе здесь новую обеспеченную жизнь с помощью работы по профессии, вне политической активности, был очень незначителен, известно. Кроме того, интерес политических беженцев часто состоял вовсе не в том, чтобы зарабатывать себе на жизнь за границей, работая по своей профессии, а как раз только в желании принимать активное участие в политике. У этих эмигрантов судьба их жизни была, собственно, уже предопределена. Они принадлежали, во всяком случае, к ядру активистов».

Левые партии, SAP, ISK и Neu Beginnen, составляют, пожалуй, самый большой контингент активистов, которые принимали активное участие в ведении войны против Германии. Ведущие функционеры в преобладающем большинстве активно служили в разведке союзников, радиослужбе или в войсках.