Вальтер Скотт - Письма о демонологии и колдовстве

Эти отдельные суеверия, однако, слишком случайны и уже стерлись в памяти, чтобы имело смысл их обсуждать. Веру простых людей в фейри мы уже рассмотрели, но нужно сказать и о других видах суеверий, свойственных человечеству повсеместно, столь глубоко укоренившихся в человеческой вере, что они уцелели, когда все прочие подобные фантазии полностью утратили свое влияние. Мистер Крабб [255], с его обычной меткостью в выражениях, назвал веру в призраков «последней затянувшейся фантазией мозга». Нет ничего, на первый взгляд, более простого и естественного, нежели то, что может восстановить человеческая память и представить нашему воображению в совершенном сходстве, даже фигуру и особенности человека, с которым мы долго общались или образ которого отпечатался в нашем сознании с неизгладимой силой благодаря каким-то особым обстоятельствам, сопровождавшим встречи с ним. Сын нелегко забывает внешность любимого отца; по совершенно противоположным причинам в памяти убийцы отпечатывается выражение лица убитого им человека. Тысяча дополнительных обстоятельств, слишком очевидных, чтобы их повторять, касающихся предполагаемого появления умершего — самый обычный пример призрака, который когда-либо появлялся среди живых. Все, что говорили мы ранее относительно сверхъестественных явлений вообще, особенно применимо к вере в призраков, будь это даже случай, когда заблуждение возникает либо в возбужденном воображении, либо при органических нарушениях. Поэтому Лукреций, величайший скептик, считает существование призраков и частое их появление фактом настолько неоспоримым, что приходится с ним соглашаться; правда, он помещает призраков в класс явлений, наиболее противоречащих его взглядам. Поскольку он не допускает существования человеческой души и в то же самое время не отваживается исследовать феномен, как предполагается, связанный с царством мертвых, Лукреций вынужден согласиться с представлением о том, что тело состоит из нескольких оболочек, как луковица, и что самая дальняя от центра и самая тонкая из оболочек, будучи отделена смертью, продолжает странствовать вокруг места погребения, сохраняя точное подобие того, каким человек был при жизни.

Мы уже упоминали, что существует много рассказов о призраках, которые не стоит огульно называть ложью, поскольку нет сомнений, что люди, связанные с призраками по собственной воле, на самом деле верят в то, о чем говорят, и могут иметь уважительную причину для этого (хотя, разумеется, призрак в действительности не существует). Мы далеки, следовательно, от утверждения, что подобные рассказы обязательно лживы.

Легко предположить, что видение было вызвано ярким сном, пробуждающейся мечтой, расшалившимся воображением или попросту обманом зрения; во всех случаях нельзя говорить об умышленном обмане, который, конечно, вероятен, и мы понимаем, что можно найти объяснение для всего того, что зовется истинными историями о призраках.

Поистине, свидетельства по поводу призраков очень редко подвергаются тщательному изучению. Рассказ о сверхъестественном явлении в большинстве случаев служит приятным способом развлечь общество. Недоверчивость в этой ситуации может стать нарушением приличий, чем-то наподобие сомнения относительно истинной ценности антиквариата, показываемого добродушным коллекционером любопытным гостям. Это затруднение становится тем более серьезным, если компании на редкость повезет встретить человека, который сам наблюдал чудеса, о которых он рассказывает; хорошо воспитанный или благоразумный человек в таких обстоятельствах будет воздерживаться от перекрестного допроса, уместного в зале суда, но отнюдь не в гостиной. Ведь ответы даже самых искренних и честных людей будут служить для того, чтобы поддержать доверие к рассказу, нежели восстановят неприкрашенную истину. Рассказчика спрашивают, например, о какой-то мелочи, он отвечает необдуманно, полагаясь на воображение, как бы окрашивая ответ своей верой в призраков, и часто приводит подробность, которая ранее отсутствовала, а теперь возникла помимо его желания, совершенно неосознанно. На самом деле редко удается поговорить с теми, кто действительно видел призраков; с такими очевидцами я, тем не менее, встречался, и это были разумные, искренние и решительные люди, в чьей правдивости я нисколько не сомневался. Но за видениями, как правило, следовали помрачения ума, существенно влиявшие на описание предполагаемого призрака и всегда вызывавшие у меня чувство тревоги по поводу состояния здоровья друга, которому самому требовалось разобраться, был ли он очевидцем этого явления.

Наибольшим приближением к достоверному свидетельству о призраках служит рассказ человека, который слышал историю от того, с кем это случилось, или, что более вероятно, от его семьи или от друга этой семьи. Чаще всего рассказчик имеет не больше возможности узнать что-то достоверное, чем все те, кто проживает в той местности, где случилось явление призрака, или хорошо знаком с окрестностями усадьбы, в которой призрак появлялся. В каждом случае свидетельство рассказчика, излагающего мистическую историю с чужих слов, должно рассматриваться подобно делу в суде. Судья остановил очевидца, который собирался свидетельствовать об убийстве со слов призрака убитого. «Подождите, сэр, — сказал судья, — призрак превосходный свидетель, и его показания весьма важны, но он не может быть выслушан в суде через доверенное лицо. Вызовите его сюда, и я его выслушаю, но ваши слова — только слухи, которые мне непозволительно принимать во внимание».

Когда кто-либо ручается за историю, которую три или четыре человека пересказывали друг другу, он выказывает свойственную роду человеческому веру в сверхъестественное, соответствующую нашей любви к удивительному и ужасному.

Правдивость таких рассказов спорна: мы не можем иметь доказательств, относящихся к тому периоду развития общества, когда человек верил решительно во все чудеса, которые только могли быть придуманы. Тот факт, что подобным историям верили, что их пересказывали серьезные историки, доказывает лишь, что и самые мудрые люди не могут во всем подняться выше общего невежества своего времени. По таким свидетельствам мы можем верить и в знамения древнего Рима или в чудеса современного.

Например, мы читаем у Кларендона о явлении призрака сэра Джорджа Вильерса его старому слуге. Этот рассказ достойного автора пришел из времен, когда схожим историям верили во всем мире, но должен ли наш разум молчаливо соглашаться со всеми заявлениями, столь решительно противоречащими Природе во всех ее проявлениях? Наш Спаситель отказал в чуде воскрешения евреям, которые требовали чуда как доказательства его слов; но у них и без того было достаточно оснований уверовать, а поскольку они не поверили, Бог, которого они просили, сказал, что они не поверят, даже если он воскресит кого-то из мертвых. Можем ли мы предполагать, что чудо воскрешения, в свершении которого отказали избранному народу, было явлено в тщетном намерении спасти распутного прожигателя жизни? Я отклоняю полностью необоснованное предположение, что Тауэрс, или как там звался человек, видевший призрака, желал произвести впечатление на Бэкингема, поскольку этот старый слуга мог соблазниться желанием дать ему совет, который сегодня не кажется нам важным, притворившись призраком его отца, и подтвердить рассказ упоминанием о примете, известной ему как давнему слуге семейства.