Филипп Сэндс - Восточно-западная улица. Происхождение терминов геноцид и преступления против человечества

Несколько недель я думал над этим, пытался решить, как же теперь поступать. Мои размышления прервало электронное письмо из Лонг-Айленда, от Сандры Зейлер. Она тоже думала о своем дедушке Эмиле Линденфельде, о фотографиях Эмиля и Риты в венском саду 1941 года. Она поговорила с подругой; мысль оформилась.

«Если между ними что-то было, этим можно все объяснить», – писала она мне. Как и Рита, Эмиль Линденфельд предпочел остаться в Вене, хотя его жена и дочь уехали еще в 1939 году. Эти двое оставались в городе одни, без супругов и детей. Лишь два года спустя Рита и сама уехала. После войны Эмиль отправился не вслед за женой и дочерью, а на поиски Риты.

«Я весь день присматриваюсь к этой мысли», – писала мне Сандра.

Еще за несколько месяцев до этого письма, когда мы вместе отдирали фотографии со страниц принадлежавшего некогда Эмилю альбома, мы заговаривали о тесте ДНК «для полной уверенности». Тогда мы отказались от такой проверки, нам показалось это нечестным по отношению к дедам. И все же эта мысль вернулась.

Мы продолжали переписываться и в том числе обсуждали возможность провести тест ДНК. Я пообещал Сандре уточнить, как это делается. Оказалось, что это не так-то просто: выяснить, есть ли у двух человек общий дед, нелегко, было бы гораздо проще установить общую бабушку. В техническом смысле общий дед – более сложный вопрос.

Я обратился к сотруднице департамента генетики Лейстерского университета, специалисту по эксгумации массовых захоронений. Она порекомендовала мне компанию, занимающуюся подобными анализами. Тест позволял оценить вероятность того, что два разнополых человека – Сандра и я – могут иметь одного деда. Анализ проводится путем сопоставления сегментов ДНК (в единицах, именуемых сантиморганами). В тесте учитывались соответствующие сегменты, а также размеры и общее число соответствующих сегментов (или блоков) у двух и более человек. На основании этих сантиморганов и блоков можно оценить, состоят ли эти люди в родстве. Тест не дает полной уверенности, лишь приблизительную оценку вероятности. И требуется только мазок слюны.

Поразмыслив, Сандра Зейлер и я решили попробовать. Компания выслала нам набор для анализа: оплатив услугу, получаешь специальную ватку, ею трешь изнутри щеку и укладываешь в пластиковый контейнер, контейнер запечатываешь и отсылаешь в Америку, а дальше остается только ждать. Сандра оказалась храбрее меня. «Я довольно сильно потерла вчера щеку и сегодня же отправила контейнер с утренней почтой», – бодро сообщала она.

А я тянул еще два месяца. Я не был уверен, хочу ли на самом деле знать правду. Наконец я собрал образец слюны, отправил его по почте и тоже стал ждать.

Прошел еще месяц.

Пришло письмо от Сандры. Результаты анализа ДНК готовы и доступны на сайте. Я зашел на сайт, но не сумел разобраться в этих данных и обратился за помощью в компанию. Общавшийся со мной представитель компании по имени Макс любезно разъяснил полученные результаты: «Около 77 % еврейских генов и около 23 % европейских». Допустимая погрешность составляла 25 %, поскольку исторически евреи-ашкеназы и европейцы смешивались. Кое-кому этот результат мог бы показаться «интересным», добавил Макс, поскольку эти данные, как он выразился, «в целом подтверждают концепцию, согласно которой евреев объединяет не только религия, – это народ-нация, у которого помимо общей культуры, языка и т. д. имеется и общее генетическое происхождение». Это наблюдение Макса я комментировать не стал – слишком много вопросов оно вызывало об идентичности, об индивидууме и группе.

Наконец Макс перешел к сути. «Очень отдаленное» родство между мной и Сандрой возможно, однако по данным анализов я состою в более близком родстве с самим Максом. В обоих случаях речь идет об одном общем предке «много поколений назад».

Вероятность того, что у Сандры и меня был общий дед, «сводилась к нулю».

Для меня это стало облегчением. Наверное, я никогда по-настоящему в этом и не сомневался. Или так я говорил себе.

Итак, Леон уехал из Вены один. Возможно, это произошло потому, что он усомнился в своем отцовстве, или же потому, что не ладил с Ритой, или он был изгнан, или боялся наци, или его от них тошнило. Может быть, он уехал просто потому, что представился такой шанс, а может быть, из-за Линденфельда, а можно придумать еще миллион не менее разумных причин. По крайней мере, теперь тот факт, что он был отцом «дитяти, которое осталось само по себе», не вызывал сомнений.

Иные вопросы так и не получили ответа. Леон уехал. Несколько месяцев спустя Элси Тилни приехала в Вену, чтобы забрать ребенка, и Рита ей это разрешила, а сама осталась в полном одиночестве. Поженились Леон и Рита в 1937 году, год спустя родилась моя мать, а потом в браке случилась «дисгармония», «прискорбные конфликты» испортили отношения супругов, и они обратились к «целителю душ». Очевидно, произошло что-то, к чему я так и не получил ключа.

Когда я впервые вошел в зал № 600 нюрнбергского Дворца правосудия, меня поразило, каким уютным и теплым он выглядит благодаря деревянным панелям. На удивление домашняя атмосфера вместо той суровой, какую я ожидал, да и размеры зала оказались не так уж велики. Я заметил деревянную дверь прямо позади мест для обвиняемых, но в тот первый раз не придал ей значения.

И вот я вернулся вместе с Никласом Франком и с намерением пройти в эту дверь. Пока Никлас бродил по залу, я стоял под окном, чуть дальше того места, где некогда стоял длинный судейский стол. Давно исчезли и флаги четырех держав-победительниц, думал я, обходя зал по периметру, вдоль стены с широким белым экраном, позади кафедры для свидетелей, потом налево, к тому месту, где на двух рядах деревянных скамей сидели подсудимые.

Никлас открыл дверь, вышел в нее, закрыл ее за собой. Небольшая пауза – дверь снова отворилась, Никлас вернулся и направился к тому месту, где почти год сидел во время процесса его отец. Здесь прокуроры изо всех сил добивались обвинительного приговора, а подсудимые пытались оправдать свои действия и избежать веревки. Юристы обсуждали сложные моменты, свидетели свидетельствовали, судьи слушали. Звучали вопросы, а иногда и ответы на них. Внимательно изучались улики: документы, фотографии, отснятая пленка и человеческая кожа. Сильные эмоции, слезы, драма, но немало и рутины. В этом смысле – обычный судебный процесс, но на самом деле никогда прежде не было ничего подобного: впервые в истории человечества руководители государства предстали перед международным судом, обвиненные в преступлениях против человечества и геноциде, – сами эти обвинения были новы.