Николай Троицкий - Гражданин Бонапарт

«Что вы сделали с Францией, которую я оставил вам в таком блестящем состоянии? Я вам оставил мир — я нахожу войну! Я вам оставил победы — нахожу поражения. Я вам оставил миллионы из Италии, а нахожу грабительские законы и нищету! Что вы сделали с сотней тысяч французов, сподвижников моей славы? Они мертвы!..» [1124] Mémoires du duc de Raguse… T. 2. Р. 95–96. Cp: Вандаль A. Цит. соч. С. 308–309; Мережковский Д. С. Цит. соч. С. 162; Тарле Е. В. Наполеон. С. 90; Манфред А. 3. Цит. соч. С. 249.

А. 3. Манфред верно подчеркивал, что с этой речью Наполеон обращался не к жалкому Бото и не к Баррасу, уже выдворенному с политической арены, даже не к своим войскам и не к толпам народа, которые приветствовали его несмолкаемым кличем «Виват Бонапарт! Виват республика!»; он уже «ощущал себя на подиуме всемирного форума, на сцене мирового театра, он обращался к миллионной, необозримой — настоящей и будущей — аудитории, он говорил в века» [1125] Манфред А. 3. Цит. соч. С. 249. .

Закончив речь, Наполеон вновь сел на коня и провел смотр войск, собравшихся вокруг Тюильри. Объезжая ряды солдат, он воодушевлял их напоминанием о прошлых победах и верой в победы грядущие, буквально исторгал у них клятвы в верности и обещал возвратить республике ее блеск и величие. Войска отвечали ему громовым приветствием: «Да здравствует республика! Да здравствует Бонапарт!»

После такого триумфа легко было понять бонапартистов, которые еще до конца дня 18 брюмера готовы были праздновать полную и окончательную победу своего кумира, видя, как готовы идти за ним в огонь и в воду его войска и как он устранил Директорию, а Совет старейшин подмял под себя. Но самые проницательные из них, в первую очередь Сьейес, а главное сам Наполеон, не позволяли себе расслабиться, понимая, что пока еще ничего не решено и все решится завтра.

Дело в том, что на противоположном берегу Сены в Бурбонском дворце заседал другой Совет — пятисот, нижняя палата Законодательного собрания. Совет пятисот имел право законодательной инициативы, т. ч. мог принимать любые законы, которые Совет старейшин затем обсуждал, утверждал или отклонял. Но расстановка политических сил в Совете пятисот была совершенно иной, нежели у старейшин: больше 200 якобинцев, решительно настроенных против «генеральского своеволия», множество колеблющихся и лишь малая часть депутатов, готовых поддержать coup d’état.

Утреннее заседание Совета пятисот 18 брюмера открылось значительно позднее, чем в Совете старейшин, — между 11 и 12 часами. Председательское кресло занял президент Совета Люсьен Бонапарт. Не обращая внимания на попытки якобинцев выяснить сейчас же, что означают парламентские слухи о каком-то заговоре, он дал слово секретарю. Тот прочел декрет Совета старейшин о переводе обеих палат Законодательного собрания в Сен-Клу. Люсьен сразу же прервал заседание, отложив его, согласно декрету, на завтра, когда обе палаты соберутся в Сен-Клу.

Депутаты-якобинцы не стали возражать против декрета верхней палаты, но занялись обсуждением и согласованием возможных действий на следующий день. Тут подсуетился Бернадот. В отличие от других генералов-якобинцев, Журдана и Ожеро, он не мог примириться с тем, что Бонапарт сыграет ту самую роль, которая так манила его самого. Поэтому Бернадот предложил якобинцам такую идею: пусть Совет пятисот в соответствии с декретом Совета старейшин назначит Бернадота командующим войсками на равных правах с Бонапартом, что приведет к созданию дуумвирата: рядом с генералом старейшин — генерал пятисот. «Итак, — комментировал эту идею дуумвирата А. Вандаль, — Бернадот питал необычайную надежду — подняться с помощью парламентского декрета на одну высоту с Бонапартом, стать с ним рядом, на равной ноге, с задней мыслью устранить его, если обстоятельства сложатся благоприятно, остаться одному хозяином положения и распоряжаться им» [1126] Вандаль А. Цит. соч. С. 332. .

По совокупности данных из разных источников Альбер Вандаль заключил, что якобинцы в Совете пятисот «приняли к сведению » предложение Бернадота, хотя и «не видно, чтобы большинство депутатов усвоило себе его идею». Как бы то ни было, «они решили бороться» за свое status-quo, а поскольку «они были добрые бойцы, смелые и упорные, весьма способные силой овладеть парламентским собранием», то представляли собой «крупную опасность» для бонапартистов [1127] Там же. С. 332–333. .

Верные Наполеону члены («брюмерианцы», как стали называть их в те дни) Совета пятисот, безусловно, информировали его — так или иначе — об этой «крупной опасности». Владея такой информацией, он понимал, что подчинить себе нижнюю палату законодателей будет гораздо труднее, а конституционно договориться с ней практически невозможно. Сьейес разделял его опасения и от страха перед возможной неудачей заговора, что грозило и его голове, и его «сабле» гильотиной, предложил единственное, как он полагал, радикальное средство успешно осуществить coup d’état: немедленно арестовать якобинских вожаков и тем самым обезглавить оппозицию. Наполеон отказался наотрез.

«Было бы ребячеством объяснять этот отказ щепетильностью по отношению к Конституции или чрезмерным уважением к личной свободе, — так разъяснял позицию Наполеона А. Вандаль, и с ним нельзя не согласиться. — Истинная причина разногласия крылась в том, что Сьейес держался революционных традиций. Бонапарт же все хотел сделать по-новому <���…>. Сьейес не допускал, что революцию можно довести до конца, не прибегая к революционным приемам. Бонапарт был достаточно уверен в себе, в своем могуществе, в своей неотразимости, чтобы позволить себе обойтись без крайних мер, чтобы присоединить к своей силе красивую декорацию — роскошь великодушия. Все слишком крутые меры, казалось ему, исказили бы картину им организованного переворота и шли вразрез с его собственным взглядом на свое возвышение; главной его задачей было добиться власти не только без кровопролития, но и без борьбы, без насилия, чтобы прежние авторитеты и партии всюду сами сошли со сцены» [1128] Там же. 329–330. .

Уверенность в себе, в своей неотразимости всегда сочеталась у Наполеона с готовностью к любому риску, но и не исключала (на всякий случай!) осмотрительности. Так и теперь: он не мог бы даже подумать о том, что затеял Сьейес (частным образом, негласно нанял для себя экипаж и приказал кучеру держать лошадей наготове так, чтобы в любой момент, если дело обернется плохо, бежать из Парижа [1129] См.: Там же. С. 339; Беллок X. Наполеон. Эпизоды жизни. М., 2005. С. 148. ). Но и Наполеон, при всей своей уверенности в успехе, соблюдал необходимый минимум осторожности. В ночь на 19 брюмера он, ложась спать, сказал Л. А. Бурьену: «Ну, сегодня было не так уж плохо. Посмотрим, что будет завтра», и положил возле себя заряженный пистолет [1130] Бурьен Л. А. Записки о Наполеоне, Директории, Консульстве, Империи и восстановлении Бурбонов. СПб., 1834. Т. 2. Ч. 3. С. 76. .