Николай Троицкий - Гражданин Бонапарт

Теперь Наполеон мог рассчитывать только на грубую силу. Но в зале заседаний оставался Люсьен, все еще пытавшийся образумить разбушевавшихся депутатов. Надо было вызволить его оттуда. Меньше десяти минут понадобилось гренадерам 79-го линейного полка, чтобы вломиться в зал и буквально вынести оттуда президента Совета на руках, «словно мощи», во двор. Наполеон тем временем сел на коня, предстал уже готовым к заключительному раунду coup d’état перед фронтом застывших у дворца гренадеров и драгун и сказал им несколько слов, как только он мог говорить с солдатами: «В Совете пятисот собрались заговорщики. Они угрожают мне, Республике, народу. Солдаты, могу ли я положиться на вас?» В ответ ему по солдатским рядам вновь, как это было днем ранее, неслось громовое «виват!»: «Виват Бонапарт! Виват Республика!»

Оказавшийся рядом с Наполеоном Люсьен «поддал жару», пустив в ход любимый прием брата: «Куй железо, пока горячо». Гарцуя на коне между шеренгами воинов и толпами народа, он произнес зажигательную речь: «Генералы, солдаты, граждане! Террористы в Совете пятисот, наглые разбойники, подкупленные Англией, возмутились против Совета старейшин и предлагают объявить вне закона главнокомандующего нашими войсками <���…>. Они уже не представители народа, а представители кинжала!» Особенно эффектной была концовка речи: Люсьен приставил обнаженную шпагу острием к груди Наполеона и патетически, à la Тальма, воскликнул: «Клянусь, я собственной рукой убью моего брата, если он посягнет на свободу Франции!» [1144] Цит. по: Вандаль А. Цит. соч. С. 371; Мережковский Д. С. Цит. соч. С. 168.

Войска и народ встретили заявление Люсьена с восторгом. Наполеон понял, что настал его судьбоносный час. Он дал знак Мюрату, тот ― Леклерку. Все вокруг моментально пришло в движение. Барабаны прогрохотали сигнал «в атаку!». Две колонны гренадеров — одна вслед за Мюратом, другая за Леклерком — под барабанный бой и с ружьями наперевес, ощетинившись штыками, вломились в зал заседаний Совета пятисот. Перекрывая дробь барабанов, загремел голос Мюрата: «Вышвырните-ка мне всю эту свору вон!» — голос, который звучал в ушах очевидцев этой сцены «не только в первые минуты, но и не был забыт многими из них, как мы знаем из воспоминаний, всю их жизнь» [1145] Тарле Е. В. Наполеон. С. 94. .

Депутаты, вмиг потеряв всякую респектабельность, со всех ног бросились из зала — и в двери, и в окна. Путаясь ногами в своих царственных тогах, они прыгали из окон с криками «Да здравствует Республика!» Во дворе и дворцовом саду они наталкивались на солдат, которые провожали их («господ-адвокатов», «убийц» генерала Бонапарта, «подлых наймитов Англии») бранью, свистом, улюлюканьем. Депутаты бежали дальше через двор, через сад, теряя на бегу свои тоги, шарфы и знаки отличия. «По этим отрепьям тог, валявшимся на земле, в канавах, повисшим на кустах, изорванным и жалким, можно было шаг за шагом проследить великое бегство парламентариев», — с грустной иронией писал А. Вандаль [1146] Вандаль А. Цит. соч. С. 374. См. также: Мережковский Д. С. Цит. соч. С. 169. .

Мюрат уже через пять минут доложил Наполеону, что «помещение очищено». Пришло время поставить трагикомическую точку в разыгранной драме. Наполеон приказал собрать сколько-нибудь депутатов, еще не успевших спрятаться. Их ловили в кабачках, на постоялых дворах и прямо на дорогах и приводили обратно во дворец. Точное их число неизвестно: «тридцать, пятьдесят, самое большее сто» [1147] Вандаль А. Цит. соч. С. 378. . Депутатам было велено оформить это собрание как «заседание Совета пятисот» и принять декрет, по которому обе палаты Законодательного собрания подлежали самороспуску, а вся власть над республикой вручалась трем консулам — Бонапарту, Сьейесу и Роже Дюко. Декрет был «принят» единогласно. Вслед за тем и Совет старейшин, уже информированный о судьбе нижней палаты, вотировал тот же декрет без прений.

Простой люд Парижа и Сен-Клу, воочию наблюдавший за ходом coup d’état 18–19 брюмера, явно сочувствовал бонапартистам, а депутатов бранил и высмеивал. «Народ отрекся от них, не узнавая своих избранников в этом шумливом сброде после целого ряда переворотов» 1797–1799 гг., констатировал А. Вандаль [1148] Там же. С. 373. . В театрах Парижа на всех вечерних спектаклях 19 ноября читали со сцены прокламацию министра полиции Ж. Фуше, оперативно расклеенную по улицам города. В ней сообщалось, что генерал Бонапарт, разоблачивший антиреспубликанский заговор депутатов Совета пятисот, едва не стал жертвой заговорщиков; «гений Республики спас генерала», он возвращается в Париж, а «Законодательный корпус принял все меры, чтобы утвердить триумф и славу Республики» [1149] Цит. по: Манфред А. 3. Цит. соч. С. 255. .

Тем временем уже к ночи с 19 на 20 брюмера по Версальской дороге из Сен-Клу в Париж возвращались войска, охранявшие, а потом разогнавшие «шумливый сброд» народных избранников. Солдаты пели «Ça ira!», очень довольные, что они, как им думалось, спасли Революцию и Республику.

Когда наутро парижане, а затем и все французы узнали, что вслед за Директорией канули в вечность Совет старейшин и Совет пятисот и что возглавили страну три консула, они восприняли это известие спокойно. Все было ясно, кроме одного: зачем Бонапарту пристяжные?

Итак, «Восемнадцатое брюмера» генерала Бонапарта свершилось. За два дня государственного переворота не прозвучало ни одного выстрела, ни один человек не был убит, ранен или даже арестован. Но переворот был эпохальный, хотя трактуют его с тех пор и поныне по-разному. Советские историки большей частью (включая самого выдающегося из них — Е. В. Тарле) поддерживали ленинско-сталинский тезис о том, что Наполеон «задушил революцию» и установил «контрреволюционную диктатуру» [1150] Манфред А. 3. Цит. соч. С. 263–264; Тарле Е. В. Наполеон. С. 99–100; Туган-Барановский Д. М. Наполеон и власть. Эпоха Консульства. Балашов, 1993. С. 36. . Французские исследователи в своем большинстве склоняются к точке зрения А. Вандаля: контрреволюция во Франции наступила уже давно — особенно с 18 фрюктидора (4 сентября) 1797 г., когда три члена Директории (П. Ф. Баррас, Л. М. Ларевельер-Лепо и Ж. Б. Ребель) установили в стране чрезвычайное положение, лишив полномочий 209 депутатов Законодательного собрания, закрыв 42 газеты и отдав под надзор полиции все остальные. Бонапарт же «был последней картой революции; правящая группа революционеров поставила на него, рассчитывая, не выйдет ли Вашингтон. Но вышел Цезарь» [1151] Вандаль А. Цит. соч. С. 37–38, 264. .

Думается, истину, как часто бывает, надо искать между крайними точками зрения. С одной стороны, coup d’état 18 брюмера был контрреволюционным, поскольку была нарушена действующая конституция Французской Республики, была ликвидирована законная парламентская структура, что имело следствием установление авторитарного режима. Но с другой стороны, переворот остановил начавшийся еще 9 термидора 1794 г. и ускорившийся с 18 фрюктидора 1797 г. процесс сползания Республики вправо, к возможной реставрации феодализма. Не зря один из крупнейших деятелей революции генерал М. Ж. П. Лафайет написал тогда Наполеону: «18 брюмера спасло Францию» [1152] Цит. по: Олар А. Политическая история Французской революции. С. 912. . В этом смысле 1799 был генетически связан с 1789 годом. Брюмер изменял, опрокидывал, разрушал многое, но — в рамках революционного наследия. В конце концов — согласимся с авторитетным мнением Альбера Собуля! — и личную диктатуру Наполеона, «как бы гениален ни был ее носитель, удалось навязать революционной нации, только сохранив основные завоевания 1789 г.» [1153] Собуль А. Первая Республика. 1792–1804. М., 1974. С. 306. . Впрочем, задолго до Собуля очень емко, афористично выразил ту же мысль один из величайших поэтов XIX века Адам Мицкевич: «Наполеон — это революция, ставшая законной властью» [1154] Мицкевич А. Собр. соч.: В 5 т. М., 1954. Т. 5. С. 129. .