Сергей Дашков - Юстиниан

Но все вышеперечисленное — вопрос культурной традиции. Были вещи гораздо более серьезные. Например, уголовная ответственность наступала с семи лет [71] Этот возраст зафиксирован для наказаний (в том числе и смертной казни!) в более поздних памятниках византийского права, но судя по всему, с опорой на ранневизантийское законодательство. — а это при тогдашней системе наказаний далеко не шутка! Лишь при Юстиниане девочкам было официально запрещено заниматься проституцией до десяти лет (во всяком случае, так можно трактовать одну из его новелл, 14-ю). Перешагнув же этот рубеж, ребенок вполне мог оказаться «работающим» в доме терпимости. Нередкими были случаи убийства детей родителями: чаще это случалось с девочками (особенно в сельской местности, в семьях бедняков), но при определенных обстоятельствах гибли мальчики (например, если они рождались у проституток).

Вообще детская смертность была колоссальной: половина детей не доживала до пятилетнего возраста, причем умирали от таких болезней, которые в наше время смертельными не являются, например от ветряной оспы.

По римской традиции новорожденного клали перед отцом на землю. Отец должен был поднять его — таким образом признавая. Если он этого не делал (например, по причине уродства ребенка), младенца удаляли из семьи. В наиболее жестоком случае «удаляли» означает «выбрасывали» — запрет на это был введен достаточно поздно, в III веке, при императоре Александре Севере.

Бывало, детей подкидывали. Статус подкидыша (свободный или рабский) определял глава семейства, нашедшего «подарок». Оказавшихся таким образом в рабах было довольно много. Считать этих детей свободными, даже если они имели заведомо рабское происхождение, повелел как раз Юстиниан [72] Лебедева , 1974. С. 31. .

Глава римского семейства имел «patria potestas», «отцовскую власть», что давало ему в том числе и право продать члена семьи в рабство или даже убить из-за какого-либо значимого проступка [73] См.: Сергеенко , 2000. С. 148, 149. . Это было прекращено при Константине Великом в рамках общей тенденции ограничения античных свобод государством в лице императорской власти. Впрочем, при крайней нужде отец все-таки мог продать своего ребенка в рабство и в послеконстантиновскую эпоху. Но если суд устанавливал, что крайней нужды не было, отец-продавец подлежал наказанию.

Мальчика могли оскопить (евнухи в Византии ценились). Операция была довольно болезненной и опасной: в 142-й новелле Юстиниана говорится, что из девяноста кастрированных выжило лишь трое! [74] Этой новеллой Юстиниан определил наказание для тех, кто кастрировал мальчиков: их самих (если они мужчины) надлежало оскопить, а имущество забрать в казну. Правда, обращать гражданина империи в евнуха запрещалось еще во времена Домициана, а незадолго до рождения Петра Савватия законом Льва I этот запрет подтвердили. Но законы нарушаются не только в наше время.

Ребенок мог пострадать во время набега варваров или междоусобной войны. Правда, как раз конец V века в этом отношении был для Иллирика спокойным.

Петр Савватий избежал ужасов, о которых сказано выше, и, скорее всего, вел обычную жизнь свободного мальчика.

Какой она была?

Отнятие от груди матери или кормилицы происходило в значительно более зрелом возрасте, нежели сейчас: в три-пять лет [75] «Сейчас» — это для привычной нам городской культурной традиции. Моя бабушка, во время Второй мировой войны эвакуированная в Сибирь, вспоминала, что там ребенок в те же три-четыре года мог прибежать с улицы и попросить материнскую грудь. . Кормилиц держали повсеместно, даже в семьях с относительно скромным достатком. Нередким явлением был педагог — раб-воспитатель, ходивший за мальчиком, пока тот не вырастал. В более древние времена богатые и образованные семьи для этой цели приобретали ученого грека. В V веке грека заменил просто человек неглупый и отличавшийся благонравием. Такой «дядька» вполне мог быть и у Петра Савватия.

До семи лет трудов и обязанностей практически не было. Ребенок постигал мир.

Вставали дети вместе со взрослыми, рано. Помолившись, завтракали: кто побогаче, мог позволить себе роскошный стол: «белые хлебы, мясной паштет, рыба, всевозможное вино, оладьи, сласти» [76] Византийские легенды. С. 80. . Но люди простые (а именно к ним относилась семья нашего героя) обычно питались незатейливо. Например, бобами, чечевицей, куском хлеба (пшеничного или, поскольку мальчик рос на Балканах, ячменного) с сыром, оливками, медом или просто смоченного в вине; мясо или птицу ели редко и понемногу. В пищу могли употреблять то, к чему мы уже непривычны, — например, делали салат из асфодели или мальвы. Вино — вообще особая статья. Византийцы не употребляли молока или кипяченых напитков, а пили воду, смешанную с медом или вином, горячую либо холодную — по времени года. Исключения для детей не делалось, стол был общим. Справедливости ради нужно заметить, что неразбавленного вина ребенку вряд ли бы дали: его употребление считалось признаком пьянства и не приветствовалось даже у взрослых.

Позавтракав, мальчик уходил играть. У Петра Савватия наверняка были волчок или кубарь, обруч, мяч, глиняная свистулька и глиняная же или деревянная лошадка (а может быть, тележка с запряженной в нее такой лошадкой). Отец или дед мог устроить мальчику качели.

Сложно предположить отсутствие у маленьких византийцев игрушечного оружия — щита, копья, деревянного меча и лука со стрелами, — особенно если в семье были служившие в армии (у Петра Савватия в армии служил дядя Юстин).

В сельской местности играли с животными: гусями, курами, цесарками, с любимым щенком, барашком или поросенком.

На ослике, воле, муле или лошади мальчики учились ездить (как верхом, так и в повозке): умение управлять животным являлось жизненно необходимым навыком. Вряд ли бы византийский ребенок удержался от соблазна покататься верхом на козе, овце, незлой собаке или запрячь в игрушечную повозку гуся.

В семьях более или менее обеспеченных, особенно в городах, девочек держали преимущественно дома, на женской половине. Мальчики же могли гулять, встречаться со сверстниками, играть с ними, искать птичьи яйца, ловить птиц, лягушек и ящериц, совершать набеги на окрестные сады, огороды и виноградники. Августин Блаженный, росший в конце IV века в нумидийском Тагасте, вспоминает в более чем серьезной «Исповеди» о своих детских забавах и прегрешениях: «Как я был мерзок тогда, если даже этим людям доставлял неудовольствие, без конца обманывая и воспитателя, и учителей, и родителей из любви к забавам, из желания посмотреть пустое зрелище, из веселого и беспокойного обезьянничанья. Я воровал из родительской кладовой и со стола от обжорства или чтобы иметь чем заплатить — мальчикам, продававшим мне свои игрушки, хотя и для них они были такою же радостью, как и для меня. В игре я часто обманом ловил победу, сам побежденный пустой жаждой превосходства. Разве я не делал другим того, чего сам испытать ни в коем случае не хотел, уличенных в чем жестоко бранил? А если меня уличали и бранили, я свирепел, а не уступал. И это детская невинность? Нет, Господи, нет! позволь мне сказать это, Боже мой, все это одинаково: в начале жизни — воспитатели, учителя, орехи, мячики, воробьи; когда же человек стал взрослым — префекты, цари, золото, поместья, рабы, — в сущности, все это одно и то же, только линейку сменяют тяжелые наказания» [77] Августин . Исповедь. 1, XIX. С. 73. . Во времена Петра Савватия с мальчишками Дардании все было примерно так же.