Александр Сегал - История эпидемий в России. От чумы до коронавируса

Это описание позволяет сделать предположение, что первый крестьянин умер от сибиреязвенного сепсиса в результате множественных сибиреязвенных карбункулов на лице. У второго же, очевидно, был такой же карбункул на руке.

Тогда же в сенате было заслушано донесение, что «за Москвою рекою имеется скотский падеж во многих деревнях и… крестьяне Петр Иванов, Федор Назаров, Алексей Назаров… померли с черными язвами, а оные язвы на носах…» [441].

В июле 1745 г. в сенате было заслушано сообщение Выборгской канцелярии, что «назад тому несколько дней в той провинции великая болезнь заразилась…а в такое же де время не точию скота пало, но и люди некоторою необычною болезнию…, заболели и сперва от того до 4-х человек померло, и еще повсядневно от той же болезни… заболевают». Для освидетельствования больных был призван лекарь, который в своем «доношении» написал: «Находящаяся тамо болезнь состоит из фебрис малигни и из внутри наружу выходят чирьи с опухолью, и ежели де предосторожность употреблена не будет, то паки вступит внутрь и кровь заразит» [442].

В июне 1747 г. «правительствующий сенат имели рассуждения», и было доложено «ведение» о том, что в Кашинском уезде «появился скоропостижною заразою скотский и конский падеж, а 2 и 13 чисел оного месяца из тех же вотчин, в которых тот падеж имелся… померло подобною ж тому скоропостижною заразою из крестьян 4 человека… которыми де те палые лошади и зарытию были тасканы… Пострелом некоторых из них в бока, а прочих в груди, с опухолостью быв в той болезни по одним только суткам».

Сенат, очень встревоженный этим сообщением, постановил принять чрезвычайные предупредительные меры «ежели, паче чаяния, по достоверному посланных от Медицинской конторы доктора или лекаря (свидетельству), в выше упоминаемых деревнях 4 человека людей померли от опасной болезни и таковая же болезнь (отчего боже спаси) имеется на людях в тех же или в других ближних деревнях». При этом предписывалось «учинить в самой крайней скорости следующее: «поставить крепкие заставы», для чего отправить туда, «в крайней же скорости» трех офицеров и с ними до 200 солдат, «а люди из тех деревень, около которых поставлены заставы будут, вывесть всех в поля и в леса, и больных отделить особо, и около них учинить засеку или какую городьбу, чтоб они из этого места никуда расходиться не могли, а пищу и питье велеть здоровым к ним и класть одаль и самым отходить прочь». Кроме того, приказано в 100 верстах от тех деревень устроить «особливую заставу» и задерживать проезжающих из Кашинского уезда к Москве.

Для связи с доктором или лекарем офицер этой заставы должен был посылать от себя «нарочных, умеющих грамоте». Нарочные обязаны не доезжая до деревенских застав, «столько, как можно голос человеческий слышать, закричать караульным, чтоб они к той заставе выслали вышеписанных доктора или лекаря и офицера, через крик и спрашивать у них: все ль в команде их состоит благополучно или больные люди есть, и какими именно болезнями». Все эти сведения нарочный должен был записать «своею рукою» и, переписав с нее копию, бросить доктору или лекарю с тем, чтобы они прочли «так ли он записал, как они сказывали… А самому в то время оттого места отдалиться… и которая записка к ним брошена будет, назад от них не брать… а ту свою записку, окуря и омоча в уксус, привести к нему, штаб-офицеру, которому с оной писав свои рапорты, прислать в сенаторскую контору… а те записки оставлять у себя». По приведенным скудным клиническим данным можно предполагать, что дело шло о сибиреязвенной пневмонии или сибиреязвенном сепсисе.

Первые сведения о заболевании сибирской язвой людей в Сибири относятся к 1748 г. В августе этого года командир Сибирского военного округа уведомил сенат, что в Сибирском полку «появилась ветренная болезнь», причем «язвило того полка драгун 10 человек и пользуют оных особо табаком и нашатырем». По донесению того же года «в Верхнеиртышских крепостях и форпостах… язвилось тою же безъизвестною болезнию регулярных и нерегулярных 63, из коих выздоровело 43 человека, а пользуют де оных больных табаком и нашатырем».

В качестве клинических симптомов этой болезни упоминалось лишь, что она «показалась в ногах, щеках и других местах».

Сенат затребовал более подробных сведений и врачебных описаний болезни, но были ли такие сведения представлены, неизвестно. В протоколах сената за 1749 г. сообщается только о том, что болезнь «не прилипчивая и никакого повреждения людям не было».

О сибирской язве говорится также в рапорте Сибирской губернской канцелярии 1750 г. В нем написано, что в июле в пригородных деревнях Тюмени имелся падеж скота и болезнь на людях. От этой болезни умерло 3 крестьянина «да девка». При этом все находились в болезни дней по семь и «весьма разгорелись». У двух из умерших «были признаки: у одного на правом плече пятно черное, небольшое, а у другого на шее под горлом… и разсуждали де, что не тою ж ли худой болезнию, какой ныне скотина валится, те люди мрут…».

Рассуждали совершенно правильно, но «по искусству лекарскому» полкового лекаря, осматривавшего больных, «оная болезнь таким долгим временим – через 7 дней – без опухоли не продолжается, а хотя на людях и были пятна, да не язва; случается и пятноватая горячка».

Как видно из лекарского заключения, искали «язву», т. е. заразу. «Черные пятна» у больных отнесли к сыпному тифу («пятноватой горячке»), но что это были за пятна, трудно сказать, весьма возможно, что сибиреязвенные карбункулы. Очевидно, к этой же мысли пришли и местные власти, приказавшие: «Всем обывателям накрепко истолковано, что где имеется рогатому скоту падеж, то бы отнюдь мяса и молока в пищу (от чего приходит самая нездоровость) не употреблять».

В июле 1756 г. в Петербургском уезде была эпизоотия и отдельные случаи заболевания среди людей. Сенат заслушал рапорты доктора Лерхе и лекаря, отправленных в село Чудово для освидетельствования больных. Врачи в своих рапортах указали: «Кажется де им, что опухоль у лошадей некоторое сходство имеет с опухолью, которая примечена у людей, и хотя они опасность описанной болезни не весьма великою ставят, однако рдзсудили всякую употребить предосторожность, дабы оное зло не могло распространиться далее». С этой целью врачи распорядились вывезти из зараженных домов как больных, так и здоровых в «избранный на конце деревни пустой двор…, а после умерших платье и постели сжечь» [443].

Сколько было больных и умерших людей, неизвестно, но болезнь, очевидно, распространилась довольно широко. Сенат на основании этих рапортов заключил, что «болезнь людей скорее и жесточае побеждает, нежели они в состоянии подать им настоящую помощь». Поэтому отдано распоряжение «для наивящей предосторожности… от Новгорода до С.-Петербурга по прешпективной дороге… никого до указа не пропускать…, а чтоб по той прешпективной дороге никто не ездил и не ходил, учредить заставы: одну от Новгорода, а другую от Петербурга…». Но эта предосторожность была уже запоздалой и бесполезной, так как «падеж скоту и лошадям» охватил почти всю Петербургскую губернию, пробрался в Петергоф и в самый Петербург. По рапортам Петербургской губернской канцелярии «оказалось, что в Петергофе и в прочих ближних местах падеж скоту и лошадям есть…в Чудове и в близости онаго с людьми продолжается…». Из Любани было получено известие «о умершей скоропостижно женке, да 2 человеках, заболевших опухолью». Лерхе было предписано: «Ежели по осмотру лекарскому в Любани такая ж заразительная болезнь, что и в Чудове на людях окажется то ему, доктору, ехать туда тотчас же и оное место велеть окружить крепкими заставами…».