Жан-Клод Болонь - История безбрачия и холостяков

И вот цензоры становятся завзятыми свахами. В 403 году до н. э. Камилл и Постумий, [49] Marcus Furius Camilius и Marcus Postumius Albinus Regillensis. Факты взяты из Valère Maxime, livre II; chap. 9, § 1 (1995, t. 1, pp. 205–206). пока длятся их полномочия, требуют, чтобы все, кто «до старости остался холостым», платили штраф в казну. Если граждане противились наложению такого штрафа, недостаточно обоснованного юридически, он накладывался в двойном размере, причем с наставлением: «Природа позволила вам родиться, значит, и вы должны дать жизнь кому-либо; родители воспитали вас и наложили обязанность воспитать для них внуков, и вы должны выполнить ее, если дорожите своей честью. У вас было достаточно времени, чтобы исполнить свой долг, — вся жизнь. А вы растратили ее попусту, не став никому ни мужем, ни отцом. Так заплатите же своими руками деньги в пользу многолюдных семей». Вот такая трогательная речь!

Желая установить социальное положение гражданина, цензор задавал ему вопрос, который звучал серьезно и торжественно и не мог быть воспринят легкомысленно: «Отвечай по велению души и сердца, имеешь ли ты жену?» Один шутник ответил: «Имею, но не по велению сердца». Цензор наложил на него наказание: вписал в разряд «эрариев», то есть лиц, которые не облагались налогами по цензу, а платили подушную подать, размер которой определялся произволом цензоров. [50] Aulu Gelle, livre IV, chap. 20; 1967, t. 1, pp. 223–224. Эта формулировка была предназначена для того, чтобы отличить разведенных граждан.

Закон, о котором мало что известно, штраф, однократно налагаемый цензором, — все эти меры оказывались не слишком эффективными. В строгих нравах эпохи брак воспринимался как обязанность, а не как удовольствие. Любовь не возбранялась, но если она препятствовала воспроизводству — истинной цели брака, — она должна была отойти на второй план. В качестве примера — история Спурия Карвилия Руги, послужившая основой для установлений о разводе. В 231 году до н. э. Руга отверг жену — женщину достойную и любимую им. Причина была одна — ее бесплодие. Раз некогда он принес перед цензорами клятву, что женился, дабы иметь детей, то теперь «уважение перед клятвой должно было оттеснить любовную склонность». [51] Valère Maxime, 1995, t. 1, p. 131.

Можно ли удивляться, что римляне порой стремились уклониться от долга без удовольствия! Цензоры, боровшиеся с холостяками, первыми признали это. Вот что говорил Метелл (131–130 до н. э.), чей язвительный юмор не раз, должно быть, смущал матрон: «Если бы мы могли жить без жен, Квирит, мы бы обошлись без их докучливого общества. Но раз природа распорядилась так, что поколение за поколением мужчина не может ни жить с ними без неприятностей, ни совсем обойтись без них, будем видеть в браке спасение и продление рода в будущем, а не бесконечное наслаждение». [52] Aulu Gelle, livre I, chap. 6, § 2; 1969, t. 1, p. 30. Согласно Олю Желлю, речь идет о Квинте Метелле Нумидийском, но, как и Август в своей речи против холостых граждан, он ссылается на знаменитую речь Квинта Цецилия Метелла Македонского, цензора в 131–130 годах (Tite-Live, Periochae , 59, 8–9). Современная критика находит ошибку у Олю Желля. Квиритами обозначают римских граждан (особенно невоенных). Лучше не скажешь!

Персонажи Плавта — такие же убежденные женоненавистники. Пьеса «Хвастливый воин» сложена по греческому образцу и действие ее разворачивается в Эфесе, но характеры персонажей — римские. Периплектомен, «старик» 54 лет, так излагает во всеуслышание свои принципы свободной холостой жизни: «Дом свободен, я свободен и хочу свободно жить… нет охоты в дом пустить свой бабищу сварливую» («Хвастливый воин», пер. А. Артюшкова). Однако от женитьбы его удерживает не отвращение к браку, а невозможность найти добродетельную женщину: «Хорошо жену ввести бы добрую, коль где-нибудь отыскать ее возможно». Женские капризы и «многочисленные траты женские» отвращают его от брака. Он думает о рождении детей, однако это не столь важно, так как у него достаточно много других родственников. Наоборот, воображение рисует ему в будущем охотников за наследством, суетящихся вокруг него: «приглашают на пирушку, завтракать, обедать к ним». На пирах он «обходительной Венеры истинный воспитанник», но при этом говорит: «На пиру не стану трогать я чужой любовницы». Этот образ жизни персонажа, та роль, которую он играет в интриге пьесы, помогая соединиться влюбленным, создают ему репутацию «полустарца» — молодого душой, старого телом. [53] Plaute, Miles gloriosus , acte III, scene 1; 1990, t. IV, pp. 215–223. Во времена Плавта такой персонаж вызывал мягкое неодобрение, позже заслужит порицание.

Постепенное смягчение нравственных устоев к концу республики и при империи еще более отвращает римлян от брака. В ряду высказываний против женщин особое место занимает шестая сатира Ювенала, порицающая ненасытность женщин в удовольствиях и роскоши. Сатира обращена и к браку, который, по Ювеналу, состоит из непрестанных ссор, разорительных расходов и измен: «Зачем же ты готовишь брачные клятвы и заключаешь брачный контракт?» Зачем совать голову в ярмо, подставленное женщиной, если вокруг есть окна и в них можно выпрыгнуть?

С другой стороны, возможность взять приемных детей, не будучи женатым, и завещать им свое состояние снимают самый сильный аргумент против безбрачия. Семейный культ может не прерываться, имущество не впадет в запустение. Но вокруг холостяка роем вьются льстецы, рассчитывающие получить наследство и готовые на все ради богатства. Ювенал (сатира XII) оказывает дружескую помощь некоему отцу семейства и сам удивляется своему поступку: «Кто пожертвует хотя бы камешек отцу семейства? Помогать ему — бессмысленно тратить деньги, ведь от него не получишь наследства». Но к богатым и бездетным Галлите и Пацию при малейшем недомогании сбегаются друзья, предлагающие в жертву сотни быков. Предложили бы и слонов, если бы они были в Риме, не говоря уж о рабах. Сходную ситуацию находим в «Сатириконе» Петрония (гл. CXVI), где Рим описан под вымышленным названием Кротон. Отцов семейства никуда не приглашают, в то время как богатые холостяки — желанные гости на всех пиршествах. Их сажают за свой стол в надежде быть вписанным в завещание.

Литературная условность? Совсем нет. Тацит ярко описывает процесс, возбужденный против Помпея Сильвануса, проконсула в Африке, обвиняемого в растрате. Обвинителям понадобилось много времени, чтобы найти свидетелей. Их искали слишком долго — обвиняемый был оправдан очень быстро, причем сам произнес речь в свою защиту. Объяснение содеянному укладывалось в три слова: он был «богат, стар, бездетен». [54] Tacite, livre XIII, chap. 52, § 2; 1990, t. IV, p. 54.

Во времена республики силы традиции было достаточно, чтобы сдерживать безбрачие, несмотря на то что в искусстве весьма популярными были обличение женщин и изложение выгод холостой жизни. В I веке н. э., когда влияние Рима распространяется на все Средиземноморье, настроение умов меняется. Перепись отмечает существенное падение численности населения: 450 тысяч граждан в 81 году до н. э., 320 тысяч в 50 году. А по свидетельству Плутарха, при диктатуре Цезаря население составляло 150 тысяч. [55] Appien, Sur les guerres civiles , 1. II; Plutarque, Vie de César , 55, 5; 1964, t. IX, p. 205; p. 285 — соответствующее примечание. Цифры, приведенные Плутархом, как кажется, соответствуют не переписи, а распределению припасов. Разумеется, это неточные данные, особенно сомнительные у Плутарха, но они выдают обеспокоенность римлян демографическим положением в государстве. Первая нация в мире повсюду воюет. Внешние конфликты, в том числе Пунические войны, необходимость противостоять восстаниям колоний в Азии, длительное завоевание Галлии, восстания рабов, гражданские войны, бунты союзников в Италии, непрестанная война против пиратов на море… Можно понять обеспокоенность властей, которым приходится с помощью римского населения, количество которого небезгранично, удерживать необъятную территорию. Предоставление права гражданства некоторым колониям не обеспечивает безопасности на всех фронтах. Все меняется (mutatis mutandis), и в XIX веке, когда вновь ожесточится борьба с безбрачием, колониализм достигнет апогея, и маленькие западные страны будут пытаться удерживать огромные территории с непропорционально большей численностью населения.