Лев Канторович - Четыре тысячи миль на Сибирякове

Лед был сильно сплочен и так тверд, что его нельзя было пробить пешней: от удара на ледяной поверхности оставался едва заметный след. В борьбе с этими тяжелыми льдами ״Сибиряков״ получил новые раны — обломалась одна из только что смененных лопастей винта, а затем сломался в машине упорный подшипник. В носовой части судна открылась течь. Но такие повреждения не выводят из строя! ״Сибиряков״ по прежнему стойко пробивался вперед — до Берингова пролива оставались всего сотни две километров. Еще несколько усилий - и победа обеспечена. Лишь несколько дней, несколько десятков часов до выхода в Тихий океан!

18 сентября вечером — новый удар, новая рана, на этот раз остановившая ״Сибирякова״. Бешено вращается гребной вал, не встречая обычного сопротивления. Резко изменился стук и гул под кормой: вращение вала впустую — конец гребного вала с насаженным на него винтом отломился и тяжелой железной глыбой пошел на дно. Судно лишилось винта!

״Сибиряков״ превратился в нагромождение железа и стали, потеряв способность движения, потеряв способность управляться, потеряв ״самого себя״. Еще недавно — самостоятельное, ״живое целое״, единый организм, подчинявшийся единой воле своего капитана, теперь — игрушка волн, ветров и течений. Произвести ремонт собственными силами немыслимо, надо вводить судно в сухой док, менять гребной вал. Ждать помощи неоткуда. Правда, недалеко от ״Сибирякова״ было три советских судна, но одно из них — ״Совет״ — само было повреждено и возвращалось во Владивосток после неудачной попытки дойти до острова Врангеля и окапать помощь зимовщикам и колонистам, не сменявшимся с 1929 года. Второе — ледорез ״ Литке״ было где-то около устья реки Колымы и выполняло собственное ответственное задание, да и не успело бы дойти до "Сибирякова"; каждый день уходил дальше от осени и был ближе к быстро наступавшей зиме. Наконец, и северной части Берингова моря промышлял маленький тральщик "Уссуриец", но он не был пригоден для плавания во льдах, особенно таких тяжелых, в какие попал "Сибиряков". "Уссуриец" мог только дожидаться „Сибирякова" у кромки сплошных льдов и оказать ему помощь на чистой поде, уже в Беринговом проливе.

Значит, отдаться на волю течений и ветров? Безвольно ждать ? Но чего можно дождаться в ледяных просторах Чукотского моря, когда зима уже заглядывает в глаза, когда температура падает с каждым днем, когда море затягивается молодым льдом, и молодой лед крепнет? Пассивная борьба со льдами, безвольный дрейф вблизи берегов, причудливыми петлями и зигзагами ложащийся на карту ученого гидролога, равнодушного к ближайшей судьбе экспедиции и интересующегося в эту минуту только загадкой нового полярного течения? Этот дрейф, начавшийся у берегов Чукотки, мог окончиться у северных берегов Шпицбергена, у западных берегов Гренландии... Правда, „Сибиряков“ обеспечен на полтора года и продовольствием, и снаряжением, и топливом. Но партия и правительство приказали - открыть северный морской путь, пройти его за одну навигацию. Нельзя уступать, нельзя складывать рук, а тем более в нескольких шагах от конечной цели. Победа не дается без борьбы. Так будем же бороться! И началась борьба...

Серой угрюмой массой в стаи ал справа от ״Сибирякова״ мыс Сердце-Камень, свидетель двух полярных зимовок. Здесь дважды зимовала ״Мод״ Амундсена, один раз на пути к востоку, другой раз — возвратившись из Нома на Аляске, перед своей новой попыткой войти в дрейфующие на северо-запад льды. ״Мод״ не могла добровольно попасть в течение; "Сибирякову" это течение грозило постоянно. Судно несло сначала на юго-восток вдоль чукотского побережья, потом обратно. И этот дрейф повторялся дважды. За неделю — с 23 по 29 сентября— ״Сибиряков״ вычертил по морской поверхности большую дугу, выгнувшуюся к северу и опиравшуюся одним концом в мыс Икигур, другим — в мыс Дежнева.

Мимо "Сибирякова" пролетали на юг бесконечные стаи птиц. Зима приближалась быстрыми шагами, с нею наступали нестерпимые холода, море сковывалось сплошными ледяными полями, исчезало все живое, замирала на полгода жизнь во тьме полярной ночи. Птицам нечем кормиться в Арктике в зимние месяцы — пора на юг! ״На юг!״ — слышится в хриплых криках многотысячных птичьих полчищ, в шуме бесчисленных крыльев. С палубы парохода участники экспедиции задумчиво провожают взглядами птичье переселение. Когда-то ״Сибиряков״ будет на юге? И будет ли это когда?

Но не место тоскливому унынию в груди советского моряка, советского полярника. Надо положить конец нежелательному дрейфу, изменить его направление. Легче всего встать на якорь на неглубокой воде. Если вода не глубока! Натягивается в струну и звенит, как струна, якорная цепь. На нее напирают, наваливаются тяжелые льдины, в десятки тонн весом. Если течение слишком сильно, якорь не держит. Он начинает ползти по дну, и судно опять дрейфует. Иногда приходится взрывать аммоналом особенно назойливую льдину, но и это мало помогает. Тогда при помощи паровой лебедки льдину оттаскивают в сторону или заносят на другую льдину ледовый якорь, закрепляют его, и потом ״Сибиряков״ подтягивается к ней, уклоняясь от напора льдов.

27 сентября под влиянием северо-западного ветра ледяные поля немного разошлись, и на "Сибирякове" были поставлены самодельные паруса, сшитые из судовых брезентов. Пошли в ход и шлюпочные паруса. Судно приобрело собственное движение и стало медленно пробираться сквозь льды, пользуясь каждой широкой трещиной, каждой полыньей, каждым разводьем. Скорость продвижения была ничтожна — всего около полуузла в час, то-есть меньше километра. Только в последние два-три дня борьбы со льдами "Сибиряков" шел со скоростью одного узла в час! Мало, страшно мало, но все же это было движением вперед, а не толчеей на одном месте, не беспомощным, безвольным дрейфом. Управлять судном при такой ничтожной скорости было очень трудно, — ״Сибиряков״ не слушался руля и не мог уклоняться во время от попадавшихся навстречу льдин. Нередко нос судна упирался в большую, медлительную льдину, и "Сибиряков" терял свою скорость. Приходилось снова и снова оттаскивать льдину в сторону, взрывать лед, завозить ледовый якорь и оттягиваться.