Василий Цветков - Белое дело в России, 1917–1919 гг.

Факты получения директив из Ростова и передачи на Юг оперативной информации неоднократно подтверждались в отчетах (4).

В ноябре 1918 г., после окончания Первой мировой войны, поражения Германии и ликвидации прогерманского правительства Фридриха Гессенского, удар на Петроград со стороны Финляндии выглядел предпочтительнее направления действий Северного фронта от Архангельска и Петрозаводска. В упомянутой выше телеграмме генерал Юденич подчеркивал важность именно этого «маршрута»: «С падением Германии открылась возможность образования нового фронта для действия против большевиков, базируясь на Финляндию и Балтийскую губернию. Удобства сообщения с Антантой и краткость расстояний до Петрограда и Москвы – двух очагов большевизма, составляют выгоды этого направления» (5). Хотя после ноября 1918 г. вопрос о прогерманской или про-антантовской ориентации утратил актуальность, германофильские настроения среди русской эмиграции в Гельсингфорсе имелись и отмечались Юденичем в частной переписке. Но более важными проблемами стали выбор направления удара и определение базы, используя которую можно было развивать наступление на Петроград. Для Северо-Западного фронта таковыми могли стать, помимо Финляндии, новообразованные государства Прибалтики, в первую очередь – Эстония.

Важность Северо-Западного фронта стала очевидной весной 1919 г. и в Омске, и в Париже, где активно работало Русское Политическое Совещание. В отношении наступления на Петроград установилось редкое «единодушие» военных и политиков. Одним из первых среди российской политической элиты о необходимости этого наступления высказался А. И. Гучков в своей статье «Борьба в России с большевизмом и ее перспективы»: «Быстрый смертельный удар большевизму может быть нанесен только в одном направлении – в направлении на жизненные центры: Петроград и Москву». Гучков активно добивался поддержки со стороны британского военного ведомства, о чем свидетельствуют материалы его частной переписки с У. Черчиллем. Определенное влияние на позиции российских дипломатов и политиков за рубежом оказал доклад, прочитанный на заседании Русского Политического Совещания 7 мая 1919 г. генералом Филатьевым, прибывшим в Париж из Омска. Представленный доклад поддерживал уже высказанные Гучковым идеи организации Северо-Западного фронта. Прежде всего Филатьев отмечал «насущную необходимость согласования разрозненных действий наших армий и проведение единого применимого к обстановке плана, который позволял бы усиливать наши войска там, где в этом встречается наибольшая нужда». При этом наступление на Петроград следовало проводить исключительно собственными силами, не надеясь на помощь «извне» («ясно, что иноземная помощь для нас или невозможна, или маловероятна, или просто невыгодна, и нам не остается иного выхода, как искать возможности усилить наши антибольшевистские войска за счет чисто русских сил», «захват Петрограда русской армией будет понят и русским народом, и всем миром как крушение советской власти; из Петрограда народ привык получать изъявления государственной воли, а русская армия, вступив в пределы северных великорусских губерний, преодолевших большевизм, встретит не только поддержку народных масс, но и деятельную поддержку с их стороны»). Такими «русскими силами», по мнению Гучкова и Филатьева, следовало считать русских военнопленных, находящихся в Германии, а также русских галичан из Италии. За короткое время, при поддержке стран Антанты, представлялось возможным собрать армию в 35–40 тысяч человек (6).

Не оставались в стороне и русские общественные организации в Финляндии. Ведь именно они должны были обеспечить «общественный фундамент», гарантировавший устойчивость военной диктатуре. Яркая, образная характеристика военно-политической важности Петрограда была дана в принятой 16 апреля 1919 г. резолюции Правления Особого Комитета по делам русских в Финляндии. В ней говорилось и об актуальности союзной поддержки, и о перспективах «освобождения красного Питера»: «В конце концов достижимо поражение большевизма и собственными русскими силами, но… чем активнее будет содействие союзников России, тем меньше кровопролития потребует борьба». «Ради облегчения той борьбы, которая уже ведется с Севера, Востока и Юга, центром внимания должен служить, бесспорно, Петроград… Одолеть большевизм в Петрограде – значит обезглавить его». С наступлением нужно было торопиться, поскольку «необходимо помочь всеобщему недовольству, сосредоточить и направить его в определенное русло», тем более что, по мнению авторов резолюции, красноармейцы «панически бегут» от одного «слуха о чернокожих войсках под Нарвой» (якобы отправленные в Россию подразделения из французских колоний. – В.Ц.) и впадают в «непреоборимый ужас» от «военно-технических средств» Антанты (танки, самолеты. – В.Ц.). От оперативности и своевременности наступления зависел успех едва ли не всего российского Белого движения. Но еще важнее считалось единство антибольшевистских сил: «Должен быть положен конец колебаниям», которые «большевики ценят дороже всяких побед». «Неслыханной наглости должно противопоставить твердую волю».

Неоднократно подчеркивал важность наступления на Петроград С.Д. Сазонов. Успех похода во многом зависел от определения правового статуса Финляндии. Распространенное мнение о нежелании признать Омском и русским Парижем независимости Финляндии корректируется при более детальном рассмотрении позиции МИДа. Еще в мае 1919 г. Омск и Париж сошлись во мнении: «Российское правительство готово теперь же признать, в качестве фактического, нынешнее финляндское правительство и установить с ним дружественные взаимоотношения, предоставляя ему полную независимость во внутреннем устроении и управлении Финляндией». Учитывая то, что проблема военных действий в этом регионе тесно связана с внешнеполитическими факторами, Сазонов настаивал, что «все переговоры с финнами должны вестись в Париже», с его непосредственным участием (7). Можно сказать, что весной 1919 г. сформировалась принципиальная позиция внешнеполитического курса Белого движения, заключавшаяся в следующем: допустимо признавать существующие государственные образования на территории бывшей Российской Империи только «де-факто» (окончательно эта позиция утвердится позже, к концу 1919 г., во всех белых регионах).

Требование публичного заявления о признании независимости не только де-факто, но и де-юре выдвигалось регентом Финляндии, бывшим генерал-лейтенантом Российской армии, кавалером ордена Св. Георгия К. Г. Маннергеймом. Он не отрицал поддержки «похода на Петроград» и 8 мая 1919 г. в беседе с генерал-лейтенантом Е. К. Арсеньевым, бывшим командиром Гвардейского кавалерийского корпуса, отмечал, что для осуществления «похода», который он мыслит только как «совместное дружеское действие сил финляндских и русских», «необходимо, чтобы какая-нибудь авторитетная русская власть признала независимость Финляндии». По словам Арсеньева, Маннергейм «уже – финляндский национальный герой. Но это его не удовлетворяет. Он хотел бы сыграть большую историческую роль и в России, в которой он прослужил 30 лет и с которой его связывает тысяча нитей». Однако поражение Маннергейма на президентских выборах летом 1919 г. не позволило осуществить запланированную операцию. Пользуясь недостаточной определенностью позиции Колчака и Сазонова, финская социал-демократическая пресса накануне президентских выборов, назначенных на 25 июля, стремилась всячески подчеркнуть суверенитет Финляндии независимо ни от воли Верховного Правителя России, ни от Национального Собрания: «Мы считаем свою независимость обеспеченной общим ее признанием, а равно и единогласным решением нашего народа не уступать по этому вопросу ни на волос перед какими-либо с русской стороны требованиями. Правительство адмирала Колчака, как и русское Учредительное Собрание, должны знать, что сделаться повелителями Финляндии или какой-либо ее части они могут лишь путем войны, путем полного покорения нашей страны». «Белый генерал» Маннергейм казался уже недостаточно твердым в отстаивании «суверенных интересов», да и сам он в данный момент был вынужден отказаться от роли «освободителя Петрограда» и обещал поддержку белым армиям лишь в частных беседах (8).