Василий Цветков - Белое дело в России, 1917–1919 гг.

Такова была точка зрения представителей дипломатических ведомств Юга России. Традиционные, типичные для XIX – начала XX в., опасения российской дипломатии относительно «враждебности» или «неискренности» государств Старого Света и Японии не возникали – пока – в отношении Нового Света. Существовала еще одна – «социальная» – причина развития контактов с Америкой. Нератов, полагая, что внедрение американского капитала в промышленность России не связано с политическим риском, считал «не только безопасным, но и желательным появление в России американского инженерного технического персонала, при этом как на самых высших инженерных и предпринимательских ролях, так и в качестве квалифицированной рабочей силы. Иммиграция верхушки американского рабочего класса в Россию имела бы, по мнению Нератова, и политически воспитательное, оздоровляющее значение, с одной стороны, внедряя в самую толщу русского рабочего класса американские технические приемы работы, и, с другой стороны, насаждая дух политической индифферентности и навыки антисоциалистического индивидуального высокого положения американского рабочего». «Американизация» российской промышленности для ее «оживления и интенсификации» с помощью американских инженеров и технологов и как гарантия от «большевизации» российских рабочих была достаточно оригинальной в то время идеей. Все это «являлось откликом общеэкономических тенденций деникинского окружения, которое боролось не только с большевизмом, но и с социализмом, считая последний самой вредной системой экономического миросозерцания».

Делегация во главе с членом ЦК кадетской партии, профессором государственного права, специалистом по системе местного самоуправления, П. П. Гронским, была окончательно сформирована к декабрю 1919 г. Выехавшая из Ростова-на-Дону незадолго до эвакуации из него Особого Совещания, и отправившаяся в Париж из Новороссийска в феврале 1920 г., делегация так и не смогла «добраться» до Вашингтона. Поражение ВСЮР на Кубани, отступление в Крым и приход к власти генерала Врангеля, ориентировавшегося на сближение с Францией, сделали неактуальной перспективу сближения южнорусского Белого движения с САСШ. Делегация была расформирована. Что касается ожидаемой поддержки Америкой Белого движения, то она была отнюдь не безусловной. Не озвучивая планов широкого вмешательства в экономическую и финансовую сферы, американская элита и общественное мнение твердо ставили условия «демократизации власти». Показательна в этом отношении встреча членов российской делегации в Париже с экономическим советником президента Вильсона, председателем Международного комитета по изучению последствий мировой войны, профессором Шотуэллом. Считая несомненным интерес в Америке к российским проблемам, снабдив делегацию списком своих знакомых, которые могли бы, по его мнению, помочь в «активной печатной пропаганде» идей Белого движения, он предостерег делегатов от излишнего акцентирования будущей формы правления в России. «Мы не хотим вмешиваться в ваши внутренние дела или навязывать вам республиканскую форму правления, но говорим открыто, что реставрация царизма непопулярна и никогда не будет популярной в широких кругах американского народа», – заявлял Шотуэлл. «Мы желали бы видеть Россию республиканской и демократической». На правомерный вопрос одного из членов делегации о возможности восстановления монархии «демократически избранным» Учредительным Собранием и о «примерах совмещения монархии с демократическими принципами в Англии, Бельгии, Скандинавских королевствах» Шотуэлл заметил: «Конечно, есть монархии и монархии, да и далеко не все республики демократичны, взять хотя бы Советскую Россию, но у американского народа с русской монархией связаны столь неприятные ассоциации (очевидно влияние на подобную оценку устоявшихся стереотипов о российской монархии, как системе, при которой господствуют ограничения прав и свобод и сильно влияние антисемитизма. – В.Ц .), что этот, якобы внутренний, русский вопрос может отразиться самым неблагоприятным образом на русско-американских отношениях». Таким образом, говорить о «невмешательстве во внутренние дела» при подобной постановке вопроса о признании Российского правительства можно было бы с большой долей условности. Что же касается признания советской власти, то здесь оценка Шотуэлла оказалась довольно определенной: «Считая большевизм антидемократичным и, следовательно, абсолютно вредным для России, американцы никогда не признают советское правительство, сколько бы большевизм ни просуществовал» (признание СССР произошло только в 1933 г.).

Не менее красноречивым было послание Деникину от имени В. Бэрри – главы Торговой палаты САСШ во Франции. «Мы знаем – так начиналось обращение, – что нет прочного мира на свете, пока Россия остается неорганизованной. Мы знаем, что никакая организация невозможна для большевистской России. Большевизм – это дезорганизация. Нельзя организовать хаос». Бэрри отмечал шесть «пунктов» демократической программы Деникина (земля – крестьянам, либеральное правительство, равенство всех перед законом и прекращение «антисемитских мистификаций», независимость Финляндии, «братское и дружественное отношение к Польше», опора на кооперативы при восстановлении экономики). Американский бизнесмен предлагал Главкому ВСЮР «заключить военный союз с Польшей и Финляндией против большевиков», «заключить военный союз против большевиков с другими государственными образованиями на началах самой широкой автономии» и для этого созвать специальную конференцию в Париже, Лондоне, Праге или Варшаве, с целью заключения военного союза против советской власти. Таковы были характерные черты американских политических предпочтений в годы гражданской войны.

Еще один член Совета пяти – Япония – в течение 1919 г. не заявляла, как уже отмечалось выше, своей позиции отдельно от остальных союзных Держав. Из числа воинских контингентов союзников (не считая Чехословацкого корпуса) японские силы были наиболее многочисленными. В телеграмме Бахметьеву (21 февраля 1919 г.) Вологодский перечислял все возможные опасения относительно последствий участия Японии в российской Смуте. Настораживали «противоречия между дружественными заявлениями японского правительства, с одной стороны, и действиями японских агентов, с другой, что выражалось в поддержке сепаратистских тенденций некоторых военных организаций (полковника Семенова. – В.Ц.) и, главное, в поведении их войск в Сибири, носившем характер военной оккупации». И, хотя «за последнее время замечается стремление японского правительства более серьезно считаться с центральной российской правительственной властью и умерить деятельность наиболее шовинистических своих военных представителей», это еще не означало перемен в российско-японских отношениях. Вологодский не считал позицию Японии достаточно самостоятельной, в отличие от позиций Англии, САСШ или Франции. Расширение военного участия «страны Восходящего солнца» в российской Гражданской войне грозило «полной зависимостью от Японии», было чревато «постепенным внедрением Японии во все отрасли нашего военного управления». По мнению российского премьера, «политика, основанная на преувеличенных расчетах в возможности использовать в интересах России существующее соревнование между Америкой и Японией, не может привести к каким-нибудь прочным и положительным результатам», поскольку «Америка, не желающая конфликта с Японией, станет нас сторониться, поскольку она будет видеть опасность быть втянутой в осложнения из-за России». Вологодский был убежден, что «наша сила лежит в неизменном и последовательном укреплении нашего положения в России, сосредоточенной работе и упорядочении нашей государственности». В то же время не исключалась возможность содействия Японии в плане «ликвидации нетерпимого положения Забайкальской области» («проявляемое Японией дружелюбие должно было бы прежде всего сказаться в непрепятствовании нам распространить свой контроль на эту область»), а также увеличения ее участия в «вопросах снабжения, наряду с другими союзниками».