Василий Цветков - Белое дело в России, 1917–1919 гг.

«С врагом надо воевать серьезно, и первым делом надо знать точно и вовремя каждый его шаг, – говорилось в брошюре «Что такое разведка и для чего она нужна», изданной штабом Западной армии в Уфе. «Надо знать… где и сколько у него силы – пехоты, конницы, пушек, пулеметов, обозов, складов. Все это должны знать наши ходоки – разведчики; сделать это не так-то уж и трудно, потому что неприятель действует на нашей земле и в каждой деревне, в каждом дворе ходок – разведчик найдет приют и помощь» (1). Примечательная характеристика «внутреннего политического шпионства» содержалась и в секретной инструкции, разработанной в генерал-квартирмейстерской части Ставки адмирала Колчака. В разделах «внутреннее политическое шпионство» и «причинение вреда на почве политической жизни страны» определялось, что эти понятия включают в себя сбор сведений о «настроениях правительственных сфер и различных общественно-политических групп», «настроениях широких народных масс», «возможностях перемен в составе правительства», «росте недовольства в стране». Агентуре предписывалось заниматься «способствованием всеобщему недовольству управлением страной путем распространения тревожащих население слухов», «поддержкой всевозможных резких выступлений на политической почве (политические забастовки, заговоры и т. п.)», «пропагандой местного сепаратизма», «организацией и субсидированием вооруженных восстаний» и «вообще внесением в страну дезорганизации, лишающей ее возможности сопротивляться вооруженным силам неприятеля». Иное дело, – насколько эффективно мог выполняться подобный перечень заданий людьми, лишенными навыков разведки – вчерашними профессорами, студентами, чиновниками. Правда, по мнению видного аналитика работы спецслужб С. С. Турло, «в эпоху гражданской войны, когда буржуазия еще надеялась услышать звон Кремлевских колоколов, тогда шпионажем занимались все. Занимались и буржуазия, и интеллигенция, и офицерство и ученые. Занимались шпионажем и офицеры Генштаба, и просто разные командиры» (2).

Передача информации из Москвы осуществлялась посредством частной переписки и отправки зашифрованных сообщений. Одним из постоянных корреспондентов от московского антисоветского подполья стал Щепкин. С начала 1919 г. фактическое и, впоследствии, формальное руководство московским ВНЦ также перешло от Шипова к Щепкину. Кадетский «патриарх» постепенно перестал присутствовать на заседаниях Центра. Причиной этого был не столько его возраст (в 1919 г. ему исполнилось 68 лет), сколько разочарование в излишнем «академизме» московских заседаний и, что немаловажно, отсутствие налаженных контактов с «уехавшими» на белый Юг, что, однако, в условиях конспирации и разлаженности средств сообщения было вполне объяснимо. Если до декабря 1918 г. письма отправлялись на Кубань через Украину, то после падения власти Гетмана письма стали пересылаться только со специальными курьерами или другими оказиями. По словам Астрова, «за три месяца пребывания вне Москвы было отправлено 14 сообщений», «с разными оказиями было отправлено 10 писем». В письме 8 сентября 1919 г. Щепкин отмечал, что «с юга изредка дают вести, с опозданием на 1,5 месяца, и тоже – только словесные утешения. Посланные Колчака, те совсем молчат. Не знаем, что думать, – мучаемся. В Петрограде наши гнезда разорены, связь потеряна. Пишите и шлите прямо в Москву по адресам, указанным гонцом. Имена и адреса берегите – повсюду шпионы».

Содержание многих писем Щепкина в Екатеринодар сводилось, главным образом, к призывам: «Скорей, скорей! Все гибнет, все в развалинах! Идите же скорее на выручку! Зовите союзников перейти от слов к делу!» Жалобы на крайнюю нерегулярность ответов сопровождались «катастрофическими» оценками положения в Московском регионе: «Всякое промедление грозит гибелью последних следов всякой культуры в городах, особенно в деревнях, – писал Щепкин 25 ноября 1918 г., – все губернии в открытом восстании (осенью 1918 г. это соответствовало действительности, так как подъем крестьянского повстанчества был довольно высок. – В.Ц .). Все идет стихийно. При подавлении деревни уничтожаются. Еще месяц, и от средней России останутся пустяки… Москва умирает. Лучшие из населения невольно думают о примирении с большевиками, ибо не видят и не знают, откуда ждать выручки… Необходимо ускорение действий союзников. Каждая лишняя неделя делает освобождение России более трудным». 5 декабря 1918 г. аналогичные требования усилить переписку предъявлял в Екатеринодар Шипов. В его письме отмечалось, что в условиях отсутствия должных указаний работа московской организации крайне затруднена. Отмечались проблемы в использовании конспиративных квартир. В условиях начавшейся в городе политики «уплотнения», когда в многокомнатные «буржуазные» квартиры «подселялись» рабочие семьи, встретить курьера от Колчака или Деникина, провести тайное собрание становилось невозможным (3).

Но, несмотря на столь пессимистичную оценку, «москвичи» продолжали отправлять сообщения. Щепкин продолжал считать, что разработка политического курса может происходить только при взаимодействии с Москвой: «Я живу в московской Руси, знаю настроения Севера и Сибири… государственное дело может совершаться только после решения судьбы Центральной России и в самой Центральной России, так как разобраться в том, что делается на Руси, можно, только прожив в самом горниле анархии и распада». Многие из сообщений достаточно полно отражали настроения столичного региона, содержали общую сводную схему наличия сил РККА на Южном и Петроградском фронтах. 20 сентября 1919 г. начальником разведотдела Штаба Главкома ВСЮР была составлена сводная ведомость «О поступлении донесений из Национального Центра в Москве». Список в четко расписанном по датам отчете говорил сам за себя: сообщение от 25 марта – «Об организации Стогова, ее деятельности и установлении непрерывной связи с ней при помощи курьеров», «о связи с адмиралом Колчаком», 2 апреля – «О политическом и экономическом положении Советской России», 21 августа – «О настроении в московских советских правящих кругах», 2 сентября – «О восстаниях в Совдепии», «о настроении в Красной армии», «о нашей агитации и ее результатах», «состав управления Военно-Революционного Совета», «о численности красных Армий и перебросках с Восточного фронта», «о продуктивности заводов в Совдепии, работающих на оборону», «о снабжении в красных армиях». 4 сентября было получено сообщение, включавшее в себя пункты: «финансовое состояние Московской военной организации», «о попытках рабочих Москвы организовать восстание», «о «Брусиловской группе» в Москве», «о большевистской разведке», «о настроении крестьян в Совдепии», а также «список и характеристику работников Военно-Законодательного Совета Советской Республики». К сожалению, сохранились лишь некоторые из них, но, несомненно, что характер передаваемых сведений был немаловажным. Подполье работало «до последнего». 7 и 15 сентября 1919 г., уже после того как ЧК провела аресты руководства подполья, были отправлены сообщения «О значении рейда генерала Мамонтова», «о численности штыков в красных армиях», «о новых формированиях в советских армиях», «о производстве заводов, работающих в Совдепии на оборону», «о перебросках советских войск», «о положении в Петрограде» (4).