Дмитрий Бовыкин - Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

Попытки осознать этот феномен неминуемо наводят на следующие мысли: в какой степени вся политическая имагология в XVIII в. была выстроена вокруг личности законного государя, а в какой — вокруг того места, которое он должен был занимать в своём королевстве? Как только оказывалось, что монарх лишён этого места, как только ему приходилось доказывать подданным своё право занимать трон, его восприятие существенным образом менялось. С исчезновением вокруг короля должных декораций — отражающих его блеск придворных, выполняющих его приказы чиновников и полководцев, поражающего великолепием дворца — государь волшебным образом превращался в простого смертного, едва ли не в частное лицо. Те поступки, которые были бы благосклонно восприняты со стороны короля, реально занимающего свой трон, те репрезентации, которые в иное время не вызвали бы никаких вопросов, внезапно оказывались двусмысленными. И без труда преодолевался тот небольшой шаг, который разделяет великое и смешное.

Если бы Людовик-Станислас-Ксавье, граф Прованский был героем исторического романа, сюжет этого романа показался бы весьма банальным. Принц, ставший нищим, «унесённый ветром» Революции из Версаля, который казался тогда центром мира, и очутившийся на задворках Российской империи… Да и сам герой едва ли вызвал бы что-либо, кроме сочувствия: попав в ситуацию, к которой никто и никогда его не готовил, став свидетелем разрушения привычного ему миропорядка, принц пытался использовать те качества и навыки, которыми в полной мере обладал, — ум, образованность, умение вести интригу и управлять людьми, преодолевать трудности и верить в будущее.

Репутация Людовика XVIII как исторического персонажа совсем иная; историки к нему весьма суровы, чтобы не сказать больше. «Слишком часто в своей ссылке Людовик был тщеславным, напыщенным, самодовольным, трусливым, нереалистичным» {2753} 2753 Mansel Ph. Louis XVIII. P. 129. , выносит приговор Мэнсел, расположенный к нему более других. Вплоть до Реставрации деятельность и самого короля, и его ближайших советников традиционно представляется мелкой и, по сути, никчёмной, бесцельным ожиданием неизвестно чего. Название параграфа в современной французской истории Революции — «Бессилие эмигрантов» {2754} 2754 Biard M., Bourdin Ph., Marzagalli S. Op. cit. Р. 404. — говорит само за себя.

Подобный взгляд на Людовика XVIII и его роль в событиях революционной эпохи в значительной мере обусловлен тем, что исследователи смотрят на них с немалого расстояния, заранее зная, как именно будут развиваться события, и что, покинув страну в 1791 г., вернуться обратно Людовик-Станислас сможет лишь в 1814 г. Из-за этого складывается ощущение, что во Франции чередуются политические режимы и правительства, рушится монархия, на смену монтаньярам приходят термидорианцы, эпоха Термидора сменяется эпохой Директории, а брат Людовика XVI по-прежнему находится за пределами Франции, не имея к этим пертурбациям ни малейшего отношения. Смерть Людовика XVII в июне 1795 г. делает Людовика-Станисласа королём, но и тогда он остаётся королём без королевства, монархом, не признанным большинством европейских стран.

В этом ракурсе изучение деятельности Людовика XVIII в эмиграции представляется довольно-таки маргинальным сюжетом — даже на фоне того, что контрреволюция в целом не избалована вниманием историков. И в самом деле, так ли важно, чем он занимался, какие именно проекты разрабатывались в его окружении, если им так и не суждено было реализоваться?

Тем не менее изучение роялистского движения при Термидоре и Директории позволяет кардинальным образом изменить это восприятие: в 1794–1799 гг. существовало как минимум четыре момента, когда реставрация монархии во Франции была весьма вероятна и абсолютно реальна. Не случайно ряд успешных политиков и военачальников той эпохи (в их числе Анри Ларивьер, Руайе-Коллар, генералы Вилло и Пишегрю и многие другие) стремились добиться милостей от Людовика XVIII или перейти к нему на службу.

Первый момент приходится на конец 1794 — первую половину 1795 г., когда массовая усталость от Революции, высокий уровень недовольства политикой Национального Конвента, экономические и социальные проблемы заставляли французов видеть во временах монархии утраченный «Золотой век». Одновременно задумывались о своём будущем и политики: работа Национального Конвента подходила к концу, и перед его депутатами вставал вопрос о том, что их ждёт дальше, как сохранить накопленный в годы Революции политический и финансовый капитал, а также как спасти свою жизнь, если произойдёт реставрация королевской власти. В этих условиях самым выгодным казалось сыграть на опережение, первыми предложить свои услуги графу Прованскому, а то и самим возродить монархию, призвав на трон иностранного принца или войдя в регентский совет при малолетнем короле. Смерть Людовика XVII сделала все эти проекты неактуальными.

Второй момент — лето-осень 1795 г. Депутаты Конвента не сомневались, что выборы принесут победу монархистам (как, собственно, и получилось). На этот раз камнем преткновения стала Веронская декларация Людовика XVIII, сулившая прощение всем, кроме цареубийц. Опасаясь за свои жизни, депутаты решились на корректировку Конституции III года, приняли «декреты о двух третях» и подавили восстание 13 вандемьера, направленное против произвола Конвента и стремления его членов остаться у власти. Тогда же, в 1795 г., на авансцену вышла армия, которая была использована не для подавления контрреволюционных мятежей, а как решающий аргумент в политической борьбе. Уже в прериале Конвент обратился к регулярным войскам, в вандемьере они были использованы в полной мере.

Третий благоприятный для реставрации момент — 1797 г. Значительное число бывших членов Конвента покинуло скамьи Законодательного корпуса, среди новых депутатов оказалось немало сторонников монархии. Однако пока те пытались объединиться и разработать план совместных действий, республиканцы вновь нанесли превентивный удар и совершили переворот 18 фрюктидора. Опыт подавления восстания 13 вандемьера оказался востребован: на сей раз с армией сумели договориться заранее.

И, наконец, вторая половина 1799 г. Казалось, что судьба Директории предрешена. В окружении Людовика XVIII уже были разработаны документы, которые должны будут регламентировать порядок в стране после возвращения законного государя. На сей раз все планы были разрушены переворотом 18 брюмера. Король ещё надеялся договориться с Бонапартом, что тот сыграет роль Монка, но надежды эти остались тщетными.

Иными словами, всякий раз восстановление монархии казалось практически неизбежным — и каждый раз планам роялистов что-то препятствовало. Смерть Людовика XVII, негативный эффект Веронской декларации, мастерство Барраса, возвращение Бонапарта из Египта и его готовность совершить беспрецедентное: добыть власть не для кого-то, а для самого себя… По отдельности каждый из этих эпизодов несложно объяснить, в том числе и просчётами Людовика XVIII: Веронская декларация оказалась плохо понята и плохо принята, интеграция конституционных монархистов в роялистское движение к 1797 г. была не завершена, договорённость с генералом Пишегрю своей роли не сыграла, найти общий язык с Бонапартом король не смог. Но ведь количество просчётов, совершённых республиканцами, было не меньше, если не больше: Конвент многие ненавидели, выборы и в 1795, и в 1797 г. были властями проиграны, жёсткое навязывание «декретов о двух третях» вызвало всеобщее возмущение, затеянный Баррасом и Гошем переворот провалился, да и 18 брюмера случались моменты, когда всё висело на волоске.