Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

После дискуссии вокруг обвинений Лекуантра и появления массы новых антиякобинских пасквилей подтвердились подозрения и страхи, возникшие у якобинцев во время дебатов по проекту Фрерона. Фрерон и Тальен желали свободы печати для того, чтобы замаскировать свои интриги и предоставить слово аристократам, роялистам и вандейцам. Неограниченная свобода печати могла лишь погубить Республику, поскольку она была несовместима с революционным порядком управления. Исключив из своих рядов Фрерона, Тальена и Лекуантра, Якобинский клуб разоблачил клеветников; революционные законы устанавливали для свободы рамки, вызванные необходимостью защиты этой самой свободы: «Я вполне допускаю, что народ заставят поверить, будто якобинцы не хотят свободы печати; это не так. Якобинцы отвергают лишь безграничную свободу, несовместимую с революционным порядком управления» [70].

Однако в конце II года на прессу так и не было наложено каких бы то ни было ограничений, и нападки на «террористов» лишь множились. В связи с процессом Революционного комитета Нанта и Каррье атаки против якобинцев достигли своего пика; ожесточенные газетами и яростно нападавшими на них бесчисленными брошюрами, обвинявшими монтаньяров и якобинцев в желании спасти «топителей», те решили перейти в контратаку. Приведем здесь один эпизод, сам по себе незначительный и не имевший существенных последствий, который тем не менее свидетельствует не только о разгуле страстей, связанном со свободой печати, но и выявляет некоторые черты политической культуры эпохи Революции.

18 брюмера III года Камбон дошел до того, что назвал Тальена «убийцей», ответственным за сентябрьские убийства, и вором, бесстыдно расхищавшим казну, а теперь строящим из себя в своей газете строгого моралиста. В ходе этого обмена любезностями Гупийо из Фонтене предложил, чтобы Комитеты рассмотрели «уже неоднократно обсуждавшийся вопрос о том, может ли представитель народа быть в то же время и журналистом». Он аргументировал свое предложение следующим образом:

«По какому праву некто выдает здесь себя за судью всего и вся? Что, можно клеветать, но человека оставят в покое, после того как он скажет: «Я был не прав"? Я заявляю, что любой пасквилянт, любой журналист, который является в то же время представителем народа, — это человек, в моих глазах заслуживающий наибольшего презрения. Представитель народа должен находиться в Комитете или в Конвенте, а в то время, когда он не может быть в одном из этих двух мест, он должен обдумывать проблемы, которые будут обсуждаться в Конвенте. А не заниматься отвратительной торговлей клеветой или прикидывать, что если он скажет плохое о том или ином человеке, можно будет продать на шесть тысяч экземпляров его листка больше, чем если он этого не скажет».

Разумеется, в первую очередь здесь имелись в виду Фрерон и Тальен. Это предложение, нашедшее поддержку на скамьях Горы, любопытным образом повторяет закон от 9 марта 1793 года, который мы уже упоминали и который как раз и устанавливал невозможность совмещения этих двух функций: журналиста и представителя народа. Естественно, всем было очевидно, что образ депутата, посвящающего все свое время и мысли политической деятельности, являлся демагогическим. Однако эта демагогия эксплуатировала комплекс общепринятых идей и представлений, разграничивающих два пространства: деятельности преимущественно политической и публичной, сосредоточенной в представительном Собрании, где высказывается всеобщая воля, и пространство частных мнений и интересов, к которому принадлежит пресса и в котором, по определению, формируются интриги и клики. Именно такой была аргументация, выдвинутая якобинцами против жирондистов, когда тех в марте 1793 года обвиняли в том, что они нападают в своих газетах на Конвент, рассматривая его извне и формируя тем самым «факцию». Любопытным образом в брюмере III года та же самая аргументация обернулась против якобинцев. Отвечая Гупийо, ему не только напомнили, что Конвент был вынужден отменить этот мартовский декрет, поскольку почувствовал, что тот несправедлив и опасен; его также спросили, должен ли представитель народа и в самом деле посвящать все свое время и все свои мысли Конвенту, чтобы наилучшим образом выражать всеобщую волю, если этот представитель принадлежит к частному, то есть постороннему, обществу: как можно одновременно и быть депутатом, и критиковать Конвент извне?. Иными словами, как можно одновременно считать Конвент единственным центром объединения и быть якобинцем! [71]

9 термидора Конвент совершил свою революцию и сделал это единодушно. Данное единодушие выражалось как в криках: «Долой тирана!», так и в провозглашении вне закона Робеспьера, его сторонников и Коммуны, обвиненных в бунте против национального представительства, единственной законной власти. Таким образом, победа и новая эпоха, начатая «славной революцией», проходили под эгидой Конвента как единственного «центра объединения». Однако это предполагало, что и сам Конвент будет един, что как только исключат «заговорщиков», в нем не останется ни распрей, ни разногласий. Также это предполагало, что отныне будет существовать единственный центр власти.

В дни и недели, последовавшие за 9 термидора, Конвент принял целый ряд мер, направленных на утверждение его реальной роли в отправлении власти. Конвент обеспечил своим членам минимум безопасности, одобрив решения, запрещавшие их незаконный арест (они были дополнены в брюмере III года во время процесса Каррье). Конвент также принял меры предосторожности против возможного возникновения другой власти, ограничивающей его собственную, — против появления новой Парижской коммуны. Тем самым он извлек уроки как из 9 термидора, так и из предшествовавших ему народных выступлений, в частности из восстания 31 мая, когда он оказался под дулами угрожавших ему пушек. Лишившись избранного или созданного секциями муниципалитета, Париж отныне напрямую стал управляться центральной властью или назначенными ею органами. Другой декрет уменьшил число парижских революционных комитетов с 48 до 12, по одному на округ из четырех секций, и тем самым облегчил контроль над ними. И наконец, Конвент принял решение, обеспечивающее реальную власть над его собственными комитетами, в частности над Комитетами общественного спасения и общей безопасности. С самого начала, 11 термидора, было принято положение о том, что каждый месяц Комитеты будут обновляться на четверть, а выбывшие из них члены не смогут вернуться к власти раньше чем через месяц. Коренное преобразование структуры Комитетов и сфер их компетенции происходило позднее, на фоне более широких дискуссий. Пожалуй, лучше всего суть этого процесса выразил Камбасерес. Конвент лавирует между двумя рифами: злоупотреблением властью и ее ослаблением. Необходимо предотвратить «возврат к тому угнетенному состоянию, из которого мы только что вышли», сохранив при этом принципы революционного порядка управления, этой «гарантии Республики, [...] от которой зависят и благо отечества, и наше собственное существование». Таким образом, реорганизовать Комитеты означало дать самому Конвенту «революционную конституцию». Ее непоколебимой основой, гарантией против возвращения тирании должно было стать подтверждение принципа представительной системы: «Только Конвент — центр правительства; [...] только он заслуживает доверия народа... Только Конвент должен обладать законодательной властью; это право, которое суверенный народ доверил лишь ему и которое он не волен делегировать». Соответственно Комитеты не будут иметь возможности толковать законы, а их постановления начнут относиться сугубо к сфере исполнительной власти. Действия правительства должны быть быстрыми и согласованными, отсюда проистекает необходимость доверить управление нескольким избранным депутатам и облечь их всей необходимой для достижения их целей властью, заключив, однако, эту власть в четкие рамки. Новая организация Комитетов по существу представляла собой и преемственность, и разрыв по сравнению с тем, что было до 9 термидора. Комитет общественного спасения сохранился, однако его полномочия были ограниченны. «Исполнительные комиссии», своего рода министерства, стали независимы от него и были подчинены соответствующим Комитетам, избранным Конвентом; Комитет общественного спасения потерял право предлагать Конвенту, каких депутатов назначить в другие Комитеты. Кроме того, Комитет общественного спасения оказался лишен значительной части своих полномочий в отношении административных органов и правосудия, передав их Комитету общей безопасности и Комитету по законодательству. Таким образом, власть правительства была децентрализована в пользу Конвента и различных его Комитетов. Тем не менее Комитет общественного спасения сохранил в своих руках руководство военными действиями, дипломатией, право на мобилизацию лиц и реквизицию имущества, право арестовывать чиновников. Эта децентрализация была относительной: с одной стороны, Комитет общественного спасения часто превышал свою власть; с другой стороны, чрезвычайно усилился Комитет общей безопасности — в основном именно на его долю выпала задача «поставить правосудие в порядок дня», освободить из тюрем арестованных до 9 термидора и довести до конца репрессии против бывших террористических кадров. В отправлении центральной власти увеличился и вес Комитета по законодательству [72].