Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Представляемые Конвенту обращения якобинцев отнюдь не получали, как в былые времена, мгновенного одобрения — нередко значительная часть депутатов и трибуны воспринимали их с недоверием или враждебностью. По случаю одного из таких «энергичных» адресов сам председатель, Мерлен (из Тионвиля), бывший якобинец, не преминул напомнить делегации Клуба, что 9 термидора именно Конвент сверг «тирана», тогда как «порочные люди» продолжали защищать его с трибуны Якобинского клуба. Некогда вмешательства назначенных Клубом «официальных защитников» было достаточно для того, чтобы вывести того, кто пользовался защитой якобинцев, из затруднительного положения и даже освободить из тюрьмы. Отныне эти «защитники» могли оставить свои доводы при себе, поскольку члены Комитета общей безопасности не находили даже времени их выслушать. На разоблачение «заговоров аристократов» ныне вся пресса отвечала разоблачениями «заговоров якобинцев»; так, на их счет был записан даже Гренельский взрыв, антиякобинская пресса представляла его как результат их злокозненных ухищрений, направленных на возрождение Террора. Когда было совершено «покушение» на Тальена (21 фрюктидора неизвестный слегка ранил его в руку ножом; на протяжении нескольких дней в Конвенте оглашались бюллетени о состоянии его здоровья), и в прессе, и в Конвенте открыто высказывались подозрения в том, что якобинцы были вдохновителями и даже организаторами этого покушения. Кроме того, они стали постоянной мишенью газет и памфлетов, обвинявших их в том, что во времена Террора якобинцы были «кровопийцами» и доносчиками, которые теперь стремятся избегнуть карающего меча закона, прикрываясь «направленной на обновление политикой» Конвента.

Новую расстановку сил можно проиллюстрировать одним эпизодом, выбранным из многих других. В четвертый дополнительный день II года в Пале-Эгалите (бывший Пале-Руаяль) разгорелась потасовка между двумя «группировками». Одни кричали: «Да здравствуют якобинцы!», другие набрасывались на них с криком: «Да здравствует Конвент! Долой якобинцев!» Надлежащим образом извещенный Комитет общей безопасности тем не менее не вмешался и не защитил якобинцев от оскорблений; один из его членов сказал, что все это дело не представляет никакого интереса [81]...

Так с каждым днем якобинцы приобретали горький опыт: они осознали, что власть их слов быт лишь побочным эффектом того, что во времена Террора они озвучивали слова власти. Как только они утратили эту монополию, как только власть перестала нуждаться в их поддержке, они оказались обречены на всё возраставшее бессилие. Бессилие тем более явное, что Клуб так и не смог его осознать и пытался компенсировать его массой все более и более «энергичных» заявлений и протестов, угрожающей риторикой, в которой все чаще звучали отсылки к героическому прошлому якобинцев, их достоинствам и оказанным Революции услугам, их неколебимой верности великим революционным принципам. Накладывавшиеся друг на друга эффекты этого бессилия и этих угроз оборачивались против Клуба. Яростные речи, приходя во все больший контраст с политическим выбором власти, делали Якобинский клуб «центром объединения» всех недовольных этим выбором.

Довольно быстро якобинцы взяли на себя функцию единственного идеологического органа, способного на законное сопротивление демонтажу доставшихся от Террора институтов и защиту террористических кадров от обрушившихся на них репрессий. Однако на сей раз якобинский дискурс мог лишь поощрять страхи и вражду, унаследованные от Террора, тогда как явные признаки ослабления Клуба заставляли его противников стремиться к реваншу. Против якобинцев выступали как против символа Террора, как против ответственных за бесчинства прошлого и сторонников его возвращения. В свою очередь, они напрямую ввязались в «войну петиций», открыто требуя дать бой «умеренности» и «аристократии», преследовавшим «патриотов» [82]. Тем самым конфликт между Якобинским клубом и большинством Конвента становился неизбежен. Накаленная атмосфера в Конвенте ни в чем не уступала той атмосфере, в которой разворачивались столкновения в Тюильри и в Пале-Эгалите. «Народ больше не хочет иметь две власти, — восклицал Мерлен (из Тионвиля), — он желает, чтобы царствование убийц закончилось. Я обвиняю убийц моей страны, тех, кто в Законодательном собрании голосовал рядом со мной за принципы, а сегодня голосует рядом со мной ровно наоборот. Я обвиняю перед вами тех людей, которые имеют наглость выступать в Клубе, немало поспособствовавшем свержению трона, однако когда не осталось трона, который можно свергнуть, он пожелал свергнуть Конвент... ("Да, да!". Аплодисменты.) [...] Народ, если ты хочешь сохранить свободу, если ты хочешь сохранить Конвент — единственный центр, вокруг которого ты можешь объединиться [...], — вооружись своим могуществом и, с законом в руках, ополчись на это логово разбойников». «Народное общество, — утверждал Бентаболь, — не имеет права ничего посылать в армии, пока Конвент не выскажет свое мнение... Следует выяснить, не совершает ли этот Клуб, в некотором роде главенствующий над общественным мнением, опасное для Отечества действие, когда он пытается развязать репрессии против представителей народа. И я спрашиваю: хотел ли отправивший меня сюда народ, чтобы меня критиковало частное общество за мнение, высказанное в Собрании представителей нации?» «Во времена Робеспьера, — бушевал Лежандр, — представителей народа исключали из Якобинского клуба за мнения, высказанные в Конвенте; так и сегодня депутатов изгоняли из Якобинского клуба за мнения, высказанные в стенах Конвента... (У якобинцев) фигляры пляшут на подмостках, а Робеспьер сидит в будке суфлера...» [83].

Как это нередко бывало в революционных дебатах, за пределами разбушевавшихся страстей и животрепещущих вопросов возникали мысли о том, что на самом деле представляли собой революционные институты и революционная власть. В конце II года дискуссии свидетельствовали, что то политическое пространство, которое 9 термидора было модифицировано, однако в основе своей оставалось сформировано Террором, было лишь временным и неизбежно приходило в противоречие с принципами, на которых основывались Революция и система представительства. Нападки на якобинцев неминуемо вписывались в более широкий контекст: как осмыслить и как обустроить политическое пространство, которое должно прийти на смену Террору? Должен ли выход из Террора совершаться вместе с Якобинским клубом (или, если брать шире, с народными обществами), или он должен происходить вопреки им? Эти вопросы влекли за собой другие, одновременно и более общие и более старые: какая роль должна принадлежать народным обществам в функционировании власти? Представляют ли эти общества простое объединение своих членов или имеют самостоятельный смысл, свободу действий и политический авторитет? Отправляет ли народ свой суверенитет, источник всякой законной власти, только через представительные институты, или же он может делать это и в форме прямой демократии, например, при посредстве многочисленных народных обществ?