Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Без сомнения, вся его аргументация направлена против Якобинского клуба, его организации, его методов и претензий. Однако он смыкается с якобинизмом, с его доктриной и политической практикой в своей сильнейшей враждебности к любому политическому плюрализму и в своих восхвалениях единого политического поля. Когда в 1791 году якобинцы благодаря своей идеологии и организации выдвинулись в качестве наиболее эффективной политической силы, они в борьбе за власть активно использовали концепцию единого политического пространства. В противовес Ле Шапелье и другим консервативным либералам якобинцы отстаивали свободу слова, право на собрания и на формирование национальной сети аффилиированных обществ. Они требовали этого права только для «настоящих патриотов», для тех, кто объединяет Нацию, а не разделяет ее. В конечном счете это право должно было стать их эксклюзивным правом, поскольку именно они объединяли всех «безупречных» патриотов. Идея политической и моральной «безупречности», будучи основополагающей для концепции якобинизма, стала критерием, исключающим любую идею плюрализма. И в самом деле, «безупречный патриотизм» не предполагал никаких различий; он априорно отвергал существование разных патриотизмов. «Безупречный патриотизм» — это множество патриотов, а не патриотизмов; он отвергал существование нескольких программ или разнообразных политических и социальных групп, поскольку те были в его глазах лишь источником конфликтов и деления на факции, которые угрожали уничтожить единство Нации и соответственно ее суверенитет. Стремление к тому, чтобы единство Нации и «безупречный патриотизм» восторжествовали одновременно, делало устранение регулирующим механизмом общественной жизни и политической деятельности. Эта враждебность плюрализму особенно усилилась во время борьбы против жирондистов и в эпоху Террора. Якобинцы защищали право на собрания, но при условии, что оно будет использоваться в политическом пространстве, откуда будут изгнаны разногласия и где соответственно сможет существовать лишь одна- единственная ассоциация, чья легитимность как раз и будет основываться на ее патриотической «безупречности» и на добродетельности ее членов. Таким образом, Якобинский клуб превращался в орган политической и моральной цензуры, в хранителя безупречности, верности исконным принципам Революции. Его связи с представительной властью неизбежно оказывались двусмысленными, и в этой двусмысленности заключалась как его политическая сила, так и его слабость. Якобинизм признавал лишь один источник легитимности: суверенную и ничем не ограниченную волю народа, а этим суверенитетом обладало национальное представительство. Отсюда стремление якобинизма оставаться в рамках закона и его уважение к системе представительства, на котором особенно настаивал Робеспьер. Тем не менее народ, единый и неделимый, придавал народным обществам легитимность и напрямую, в обход представительных форм общественной жизни. Однако при этом они не превращались в органы управления, а становились своего рода политическими и моральными авторитетами, призванными давать советы и наблюдать за деятельностью органов власти. Принятое по предложению Ле Шапелье законодательство 1791 года о народных обществах так никогда и не применялось. Динамика Революции оказалась на стороне Якобинского клуба, который, в конце концов, стал эффективно контролировать власть (в особенности Конвент), не смешиваясь при этом с ее органами.

9 термидора изменило соотношение сил между Конвентом и Якобинским клубом. В конце II года возникший между Клубом и Конвентом конфликт выявил структурную политическую проблему, отягощенную чрезвычайно неблагоприятной для якобинцев конъюнктурой. Поскольку якобинцы были скомпрометированы участием в системе Террора, то есть ассоциировались с террористической властью, им становилось все сложнее претендовать на моральную безупречность и на то, что их патриотизм выше всяческих подозрений. Кроме того, против них легко обращался их собственный идеал единого политического пространства. На сей раз антиякобински настроенные депутаты Конвента осуждали Якобинский клуб за раскол и претензии на то, чтобы быть особой «политической корпорацией», и требовали, чтобы национальное представительство пользовалось суверенитетом в полном объеме. Разумеется, якобинцы в конце II года были уже не те, что в 1791 году; и обстановка, и политические деятели радикальным образом изменились. И то, что, несмотря на эти изменения, происходило новое обращение к аргументам Ле Шапелье (гильотинированного в апреле 1794 года), показывает, что некоторые характерные черты политической культуры Революции и революционного политического менталитета сохранялись независимо от всех внешних перемен. И в самом деле, появление в 1789 году демократического политического пространства отнюдь не повлекло за собой — в течение всей Революции — выработки плюралистической политической системы; в этом плане якобинизм представлял собой одновременно и воплощение, и извращение представлений о политическом пространстве как о пространстве едином.

Революция изобрела демократию, которая парадоксальным образом соединяла индивидуализм с настоящим культом единства; представительное правление — с отказом в праве быть представленными любым интересам, отличным от «общего интереса»; признание свободы мнений — с недоверием к разногласиям, разделяющим общественное мнение; стремление к прозрачной политической жизни — с одновременными постоянными поисками «заговоров»; одним словом, она то и дело смешивала в политике современные и архаичные черты. Это, по сути, довольно рудиментарное представление о демократии весьма часто разделяли и политические деятели, не изменяя ему даже тогда, когда они оказывались втянуты в конфликты. Ни на одном этапе Революции они не пришли к тому, чтобы согласиться быть несогласными, чтобы признать, что имеющиеся в обществе конфликты лежат в его основе, а не представляют собой порок, который необходимо искоренить. В этом и заключается потрясающий случай смешения традиционного и современного в представлениях, институтах и политических механизмах Революции; этой печатью отмечен весь ее опыт. Соответственно довольно быстро регулирующим механизмом политической жизни становится устранение: противник устраняется во имя все того же базового единства Нации, Народа или Республики. Помимо всего прочего, этот принцип характерен для функционирования и сохранения традиционных сообществ, где единство и солидарность имеют тенденцию смешиваться с единодушием. Доминирующие в революционной системе образов представления, в частности представления о заговоре и скрытом враге, могли лишь усиливать (пробуждая ненависть и подозрения) идею благотворного устранения. К тому же выход из Террора явно был не той эпохой, которая благоприятствовала эволюции в сторону политического плюрализма. Желание возродить принципы системы представительства шло рука об руку не только с идеей об устранении политических противников: оно сопрягалось со страхом перед реваншем. Так что якобинцам пришлось с изумлением наблюдать, как политические механизмы, хозяевами которых они себя считали, активно обращаются против них самих.