Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Самые яростные обвинения против якобинцев прозвучали во время дебатов в Конвенте и в Якобинском клубе, вызванных декретом от 25 вандемьера III года, целью которого было уничтожить якобинскую сеть и сделать главный Клуб беспомощным. (Впрочем, Лежён, депутат-якобинец, не преминул провести параллели между проектом нового декрета и преградами, которые «Ле Шапелье и его сторонники в дни унижений и позора» желали поставить перед народными обществами.) В ходе этой дискуссии речи были особенно агрессивными и неистовыми, в значительной степени основанными на знании реалий и на опыте, полученном во времена существования якобинизма и как образа мыслей, и как способа политических действий. Помимо этого, основные ораторы были политическими перебежчиками, бывшими якобинцами, которые, обратившись против Клуба, знали, о чем говорят.

В чем же они упрекали якобинцев? Если оставить в стороне пристрастность, то постоянно повторяющееся обвинение было следующим: главный Клуб и сеть его аффилиированных народных обществ превратились по отношению к Конвенту и другим властям в параллельную власть, то есть в конкурирующую власть. Якобинский клуб внес свой вклад в свержение монархии, однако впоследствии стал противником свободного правления. Террор был бы невозможен без господства якобинцев, и опыт 9 термидора ярко это показывает. «Во время благословенной революции 9 термидора, когда народ увидел, что вы [Конвент] вновь взяли всё в свои руки, что вы хотите восстановить справедливость, он повернулся к вам, он протянул вам руку и почувствовал, что без помощи якобинцев Робеспьер и его сообщники никогда не смогли бы господствовать над вами. Однако, поскольку общества сумели вырвать у вас власть и передать ее человеку, которого они поставили над Конвентом и над народом, поверьте, что нельзя перестараться, присматривая за ними. Вы должны тщательно наблюдать за институтом, который с одинаковым успехом свергает и деспотизм, и свободу» (не названный в протоколе оратор). Наблюдение за народными обществами, в частности запрет на аффилиацию, должно было положить конец ситуации, когда рядом с Конвентом существует «иной центр, вводящий в заблуждение общественное мнение, отнимающий у представительства доверие и уважение, которые должны ему принадлежать» (Бентаболь). Система переписки, объединившая народные общества вокруг Якобинского клуба, извратила сами принципы представительного правления. Так, перестало быть понятно, где «центр объединения», а где суверенный народ. «Я вижу народ только в первичных собраниях; однако я вижу суверена, воздвигшегося рядом с представительным правлением, суверена, чей трон здесь, в Якобинском клубе; когда я вижу многих единомышленников, переписывающихся между собой, [...] я говорю народу: сделай выбор между людьми, которых ты назначил тебя представлять, и теми людьми, которые возникли рядом с ними» (Бурдон [из Уазы]). Якобинцы преподносили народные общества как само выражение воли народа и соответственно как гарант республиканских институтов. Однако это означало подмену системы представительства прямой псевдодемократией, а значит, и подмену суверенитета Нации в целом узурпированной властью, отправляемой факцией во имя народа. «Народ — это не общество, источник суверенитета — вся нация; общество отнюдь не базируется, как это пытаются представить, на народных обществах; гарантия свободы — это благородство и сила существующего у французов чувства общности» (Тюрио). Декларация прав человека и гражданина и Конституция 1793 года содержали в себе как право на собрания, так и право на подачу петиций. Якобинцы, видя в новом законодательстве сплошной обман, выступили против нарушения им этих прав. Тот, кто знал внутренние механизмы функционирования обществ (в частности, депутаты, посещавшие с миссиями департаменты), прекрасно видел, что требование соблюдения права на переписку и на подачу коллективных адресов — это лишь предлог для защиты доминирующей позиции и политических привилегий, приобретенных малой частью граждан в ущерб большинству. «Вот уже пять лет мы стремимся создать представительную Республику. А что такое народные общества? Собрания людей, которые подобно монахам выбирают из своих... Там, где собрания людей путем переписки с другими собраниями добиваются победы иного мнения, нежели мнение национального представительства, появляется аристократия» (Бурдон [из Уазы]).

Слова «аристократия» и «корпорация» подчеркивали фактическое неравенство, установленное якобинцами. «Народ, как ты можешь смотреть на людей, которые хотят поставить себя над законом, людей, которые, общаясь друг с другом как граждане, хотят быть чем- то большим, нежели другие граждане, хотят еще и сноситься друг с другом как корпорация?» (Ребель). Коллективные петиции лишь призваны скрыть то, что в реальности происходит в обществах. Говорят, что посредством этих петиций высказывается народ; однако «пять или шесть граждан не представляют собой народ», а в скольких еще обществах от имени их членов в целом и соответственно от имени народа принимают решения и подписывают петиции комитеты — председатель и несколько членов (Бентаболь). Представители в миссиях множество раз сталкивались с этими заправилами, и им приходилось производить чистку народных обществ. Настал час навести порядок повсюду. Это необходимо сделать тем более срочно, что никто не заблуждается: во многих народных обществах преобладают агенты Террора, мечтающие, чтобы он вернулся, и они избегли правосудия. «Граждане, ваши враги наводнили народные общества и секции людьми, неизвестными тем, кто начинал революцию в 1789 году, людьми, которые хотят лишь грабежей, беспорядка, преступлений, убийств: это люди, которых необходимо вернуть в грязь, и именно это от вас и требуется» (Бурдон [из Уазы]) [86].

Чем больше цитат, тем ясней становится роль, которая принадлежала раскаявшимся экс-якобинцам и «террористам» в атаке против Клуба, в «разоблачении» механизмов его функционирования и приобретенной им власти. Обвинение якобинцев во всех бедах, представление их как основной опоры Робеспьера вчера и как логова разбойников сегодня в равной мере приводили к тому, чтобы снять с Конвента всякую ответственность за его собственные действия во времена Террора. Он, в свою очередь, был лишь жертвой «тирана», с которым впоследствии сразился, и якобинцев, с которыми необходимо сразиться в будущем. Перед лицом этой кампании, оспаривавшей легитимность их действий и подрывавшей сами основы их существования, якобинцы стали заложниками определенной дилеммы.

Как и всякий политический дискурс после 9 термидора, якобинский дискурс по необходимости говорил о «свержении тирана» и о «счастливой революции». Тем самым якобинцы не могли в полной мере отстаивать свое право на ту роль, которую они играли в прошлом, в частности в отправлении власти в течение II года. По сути дела, это означало бы принять на себя ответственность за Террор и предоставить лишние аргументы противникам. Однако якобинцы не могли и отвергнуть свое прошлое; они беспрестанно восхваляли свою безусловную преданность Революции, свою бдительность, свои битвы и жертвы. Именно эта верность традиции обусловливала их коллективную самобытность и придавала своеобразную легитимность их претензии говорить от имени народа и соответственно играть по отношению к Конвенту автономную политическую роль. Якобинцы не могли позиционировать себя в качестве оппозиционной силы, идущей вразрез с новой политикой Конвента, поскольку их собственная система представлений исключала возможность превращения в оппозиционную партию. Вся их централизаторская риторика, столь эффективно проявлявшая себя в прошлом, была направлена на обвинение других — их политических противников — в том, что те формируют ассоциации, факции, виновные в разрушении единства народа и его неделимой воли. Утвердиться в качестве оппозиционной силы означало бы немедленно предоставить мотивы для любой антиякобинской кампании, которая как раз и обвинила бы Клуб в том, что еще при Терроре он сделался «политической корпорацией», вторым и незаконным «центром объединения».