Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Когда в конце II года правосудие было поставлено в порядок дня, процесс оказался вписан в совершенно иной контекст, нежели сформулированные зимой обвинения. Он принял удивительный оборот. С первых же часов он превратился в обличающий террористическую практику суд над Революционным комитетом Нанта; он оказался направлен против Террора в целом и против Каррье, воплощавшего Террор и дарованную ему Конвентом неограниченную власть в частности. Обвиняемые, и в особенности Фелипп-Тронжоли, превратились в обвинителей, они допрашивали свидетелей о том, что совершалось от имени Революционного комитета: о потоплениях, грабежах, актах личной мести, выкупах за невиновных... Оказавшиеся под огнем свидетели защищались плохо: некоторые факты они отрицали, другие признавали, но каждый прежде всего стремился снять с себя ответственность и скомпрометировать остальных. Разве сам Каррье не заявил с негодованием, что он ничего не знал ни о потоплениях, ни о расстрелах? Он не имел «ни малейшего понятия обо всех этих ужасах и варварских деяниях». За те пять дней, что продолжался процесс, когда откровения о Терроре в Нанте сменились рассказами о муках, которые претерпели обвиняемые по дороге в Париж, речи защитников превратились в обвинения. Нет сомнений, говорил Тронсон-Декудре, один из адвокатов, «необходимо выкорчевать аристократию и умеренность, но нельзя терять из виду современных последователей Макиавелли... Некоторые из обвиняемых были временно введены в заблуждение, большинство сражались за родину и покрыты почетными шрамами. Отвратительные убийства осквернили свободу: суд должен подать пример всей Европе; вы должны показать объединившимся в коалицию тиранам, что такое настоящий патриот и насколько благосклонно к нему правосудие. Революционный комитет был основан в Нанте в октябре прошлого года: он спекулировал жизнью и честью граждан. Он состоял из злобных и безнравственных людей... Граждане были отданы на откуп этим людям, то и дело цитировавшим Робеспьера и пролившим потоки крови; всякий час они изобретали новые заговоры для того, чтобы обвинять граждан и губить их; они говорили, что необходимо передушить всех заключенных разом». Приговор, вынесенный 28 фрюктидора, не удивлял. Хотя восемь обвиняемых были признаны участниками «заговора против Республики» — как, например, Фелипп-Тронжоли, «признанный автором и соучастником федералистских актов и постановлений», Трибунал использовал знаменитую статью о намерениях, введенную после 9 термидора: никто не совершал эти предосудительные действия «со злобой и с контрреволюционными намерениями». В отношении остальных обвиняемых Трибунал не обнаружил никакого состава преступления. Таким образом, все были оправданы. Приговор был принят с энтузиазмом: «Едва председатель закончил свою речь, как зал заседаний Трибунала взорвался единым криком: "Да здравствует Республика!" все сердца были растроганы, взгляды всех зрителей были прикованы к несчастным нантцам, которых вернули отечеству и свободе после столь долгих страданий» [107].

Так завершился первый процесс; его ход и его приговор сулили неизбежное продолжение. Пресса предала суд над нантцами широчайшей гласности, особенно много внимания уделяя преступлениям Революционного комитета, и в частности потоплениям. Сотни раз было упомянуто имя Каррье. 8 вандемьера III года (29 сентября 1794 года) имя Каррье, сидевшего на Горе и активно участвовавшего в работе Якобинского клуба, впервые прозвучало в Конвенте в докладе по поводу жестокостей, совершенных во времена Террора в Нанте. В ответ несколько дней спустя Каррье опубликовал «Доклад о различных миссиях, которые ему были поручены» [108]. Тем временем Революционный трибунал с некоторой задержкой приступил к суду над Революционным комитетом Нанта; 17 вандемьера Леблуа, общественный обвинитель, составил обвинительный акт. Тем не менее основной импульс исходил от Конвента. 22 вандемьера, то есть через четыре дня после публикации «Обращения к французскому народу» — этого призыва к реваншу, о котором мы уже писали, — Мерлен (из Тионвиля) представил Конвенту новые документы, касающиеся потоплений в Луаре женщин и детей, и воскликнул: «Если бы только это было возможно, Конвенту следовало бы изобрести новые казни для этих каннибалов». Сразу же было принято решение, требующее от Революционного трибунала «без промедления приступить к делу Революционного комитета Нанта и всех тех, кто окажется замешан в этом деле». Намек на Каррье был весьма прозрачен, и к тому же говорил о наличии политической воли превратить этот процесс в предостережение и даже образец репрессий против всех «террористов» и «кровопийц».

«Необходимо, чтобы Революционный трибунал преследовал всех этих убийц без исключения; необходимо, чтобы народ видел, что виновных карают на месте; необходимо, чтобы Трибунал немедленно расследовал дело Революционного комитета Нанта и судил всех монстров, которые руководили совершенными в данной провинции преступлениями. Не стоит обманывать себя, граждане: если бы высшая власть не потребовала этих злодеяний, они не были бы совершены. Мы не потерпим, чтобы правление таких людей продолжалось и дальше, поскольку оно обеспечит безнаказанность этим чудовищам, этим кровопийцам» [109].

Обвинительный акт отличался ожесточением.

«Самая что ни на есть варварская жестокость, самое что ни на есть вероломное преступление, самая что ни на есть беззаконная власть, самое что ни на есть кошмарное взяточничество и самая что ни на есть вопиющая аморальность — вот слагаемые обвинения против членов и комиссаров Революционного комитета Нанта. В самых древних летописях прошлого, на страницах истории, даже в варварские века едва ли найдутся факты, сопоставимые с ужасными деяниями, совершенными обвиняемыми... Эти безнравственные создания подчинили честь и порядочность своим страстям; они говорили о патриотизме и душили его бесценные всходы; террор шествовал перед ними, и тирания восседала среди них... Воды Луары постоянно были красными от крови, и иностранный моряк не иначе как с дрожью высаживался на берега, покрытые костями жертв, погубленных варварством и вынесенных на отмели оскверненными потоками... Выбор этих новых калигул падал на невинных жертв, на детей, едва вышедших из рук природы... "Купания" — вот как они называли преступления, которые заставили бы покраснеть и Нерона, если бы он совершил их хотя бы единожды и по отношению хотя бы к одному человеку, и которые они, более жестокие и более преступные, совершали множество раз по отношению к тысячам несчастных» [110].

И тон, и вербальная агрессивность прекрасно продолжали традиции этого учреждения, удивительным образом напоминая риторику Фукье-Тенвиля, в свою очередь ожидавшего обвинительного акта. (История, если судить по тем следам, которые она оставляет в архивах, порой использует удивительно прозрачную символику; Леблуа, общественный обвинитель, составлял обвинительные заключения против ряда членов Революционного комитета Нанта на бумаге, в «шапке» которой значилось: «Антуан Квентен Фукье, общественный обвинитель Революционного трибунала, учрежденного в Париже согласно декрету Национального Конвента». Новый общественный обвинитель удовольствовался тем, что зачеркнул только фамилию Тенвиля и вписал от руки свою. Разумеется, это объяснялось нехваткой бумаги и слишком быстрой сменой событий. Но какой, однако, прекрасный символ преемственности учреждения, которое вначале послужило установлению Террора, а затем «пореволюционному судило» «террористов»... Обвиняемые менялись чаще, чем сам язык [111].)