Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Они были не только злодеями, но и вандалами, необразованными и неграмотными людьми, испытывавшими отвращение к искусствам и талантам. Конечно, Пьер Шо, один из главарей Комитета, счел полезным сменить имя и зваться Сократом Шо; однако он сделал бы лучше, «подписываясь Злодеем Шо» [126](показания Во, представителя народа). «Мараты» «уничтожали прекрасные полотна; они щадили лишь те, на которых была изображена смерть; они говорили [заключенным] с жестокой иронией: "Смотрите на эту картину!", тут же добавляя, что заключенные «сгодятся, чтобы испить из большой чашки"» (показания вдовы Малле, торговки табаком; она также жаловалась, что под предлогом реквизиций у нее украли золото, серебро и 700 ливров ассигнатами). Гулен и Пинар были обвинены в том, что подписали распоряжение, позволившее отобрать более 3000 ливров серебром, драгоценности и часы у семьи Лабош (приговоренной к лишению свободы, поскольку их дети были заподозрены в эмиграции). Пинар не отрицал, что приказал арестовать эту семью, на которую ему указали как на «разбойников», и что с согласия Комитета он сохранил у себя часть их серебра, однако с негодованием отверг обвинение в том, что подписал распоряжение о реквизиции. Доказательством того, что в данном случае речь шла о клевете, служит то, что он не умел ни читать, ни писать (показания Гиньона и Пинара по делу Лабошей).

Случай с неким Дероном, «отрезателем ушей», быть может, лучше всего передает неизбежный зазор между реальными фактами, мрачными и жестокими, и игрой воображения, которую они порождали. В ходе заседания 1 фримера гражданка Лалье потребовала, чтобы суд выслушал ее «заявление о важном факте». Она сообщила, что после разгрома вандейцев «некий Дерон явился в народное общество с ухом мятежника, прикрепленным к его шляпе при помощи кокарды; у него были полные карманы таких ушей, и ему доставляло удовольствие заставлять женщин их целовать». Свидетельница добавила, что ей известны и другие «варварские обстоятельства», касающиеся «нравственности обвиняемых», однако она не осмеливается о них поведать из опасения утратить уважение суда. Вызвав таким образом усиленное любопытство, она не заставила долго себя уговаривать и дополнила свои показания. «У того же Дерона еще и руки были полны гениталиями, которые он имел жестокость отрезать у убитых им мятежников и которыми он также терзал взоры женщин». Несколько дней спустя Трибунал приступил к допросу самого Дерона, военного инспектора продовольствия, в качестве... свидетеля обвинения против Каррье. И в самом деле, Дерон обвинил Каррье в различных жестокостях; так, тот отдал приказ расстрелять всех комиссаров, направленных *другими представителями в миссиях и желавших разделить съестные припасы между Нантом и другими городами. «Черт возьми, я хочу, чтобы все зерно Вандеи было захвачено; расстреляйте-ка для меня всю эту мразь!» — такова была реакция Каррье, отказавшегося тем не менее подтвердить свой приказ письменно.

Дерона также допросили по поводу его собственных подвигов. Во время довольно сумбурного допроса, в котором участвовали и другие свидетели, Дерона «заставили сознаться в том, что он приходил в народное общество сушами мятежников и гениталиями, которые заставлял женщин целовать». Кроме того, он признал, что по его приказу были убиты дети тринадцати и четырнадцати лет, которые пасли баранов. (В свою защиту Дерон добавлял, что нередко дети этого возраста переносили патроны и шпионили за республиканскими войсками; помимо этого, он подчеркивал свою смелость и услуги, оказанные в ходе боев с «мятежниками»). Трибунал принял решение немедленно отправить его на скамью подсудимых, поскольку он был замешан в многочисленных жестокостях и убийствах, инкриминируемых Революционному комитету. В итоге в приговоре сохранилось обвинение в том, что он убивал детей и «публично носил на шляпе»... ухо человека, которого сам убил (при этом было отмечено, что он не делал этого «с контрреволюционными намерениями»; соответственно его оправдали).

Образ Дерона, детоубийцы, публично носящего человеческое ухо на своей шляпе в виде своеобразного охотничьего трофея, мрачен и пугающ. Для трансформации этого образа в рассказ о том, что Дерон заставлял женщин целовать отрезанные у вандейцев гениталии, требовалась немалая работа болезненного воображения, опиравшегося на ходившие слухи. Таким образом, оказывались неразделимо связаны смерть и жестокость, сексуальность и извращение. История Дерона представляет собой крайний, однако не единственный случай: можно привести немало примеров, в которых прослеживаются те же элементы и тенденции нездорового воображения. В ходе процесса то и дело повторялись рассказы об «оргиях» и сексуальном насилии, которые украсили бы любой роман «божественного Маркиза». Так, Робен с его сообщником, неким Лаво, еще одним доверенным лицом Каррье, брали женщин-заключенных на галиот, чтобы «удовлетворять с ними свои животные страсти, а затем рубили их саблями и топили» (показания Шо, обвиняемого наряду с Робеном). Палачи вели себя «крайне непринужденно с женщинами, которых заставляли потакать своим страстям, а наградой за их услужливость — если они имели счастье понравиться — было драгоценное преимущество: их исключали из потоплений. Один из этих "потопителей", привыкших к женской покорности, сказал мне однажды: "Завтра я постучу к тебе среди ночи, скажу, что я Мандрен [127], ты откроешь"» (показания Виктории Абраам, вдовы Пишо). Перрошо быт обвинен в том, что требовал от «дочери Бретонвиля, чтобы та уступила его бесстыдным домогательствам»; только при этом условии он обещал освободить ее отца. Перрошо отверг это обвинение, утверждая, что это ее мать предложила ему «насладиться ею, однако он отказался, заметив этой гражданке, что та порочит звание матери» (показания Софии Бретонвиль и Перрошо). Несколько раз всплывал случай с Ламберти, правой рукой Каррье и одним из организаторов потоплений, приговоренным и казненным в Нанте после отъезда Каррье за то, что он похитил «прекрасную вандейскую графиню и ее служанку с палубы галиота» и спас, «чтобы развлекаться с ними» (показания Но, одного из обвиняемых) [128].

Читая все это, мы уже не удивляемся, что Каррье превосходил остальных в жестокости, распутстве и извращенности. О его «оргиях» рассказывали на протяжении всего процесса как свидетели, так и обвиняемые. По его приказам из помещения складов забирали девушек не старше семнадцати лет и отправляли в его загородный дом, где он составлял «сераль» из «жертв своего сластолюбия» (показания Клерваля, почтового работника). С другими «реквизированными» им женщинами он предавался «привычному для него разврату» и «гнусным оргиям» (показания Вильмена, негоцианта из Нанта), он также отдал приказ утопить сотню публичных женщин (показания Жана Дриё, рантье). Три женщины «возбуждали бесстыдные желания Каррье... Он принес их в жертву своей похоти и, когда пресытился ими, приказал их гильотинировать» (показания Фелиппа-Тронжоли; даже председатель счел необходимым заметить Тронжоли, что тот «заходит слишком далеко в своих наблюдениях и опасениях»). Часто всплывала история про обед на голландском галиоте, который Каррье подарил Ламберти и который служил для потоплений: Каррье дал на нем великолепный обед на двадцать персон для своих соратников (то ли с женщинами, то ли без них, в зависимости от показаний). У одного из них по имени Легро усы были еще красными от крови; там распевали монтаньярские песни и пили «за попов, хлебнувших из большой чашки». Ламберти развлекал сотрапезников, рассказывая о том, как он рубил саблей избежавших потоплений. Сам же Каррье зачитал там доклад о потоплении священников, отправленный им в Конвент; он кричал: «Убей! Убей!» — и рассказывал, что никогда еще не получал такого удовольствия, как когда наблюдал за гримасами умирающих священников (показания Жана Сандрока, командира транспортного дивизиона; Жана Готье, ножовщика, солдата из роты Марата; Робена, одного из обвиняемых) [129].