Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

«Серьезные меры» не ограничивались потоплениями. Если жертвы не исчезали в Луаре, их бросали в общие рвы (особенно часто использовались рвы, вырытые в карьерах Жигана, неподалеку от Нанта). Жертв, в частности пленных вандейцев, там казнили, если так можно выразиться, более «классическими» и менее зрелищными способами: при помощи гильотины или оружия. Во время процесса относительно мало говорили о гильотинировании, поскольку в этих случаях жертв приговаривали к смерти в ходе определенной юридической процедуры, пусть и сокращенной. Эти случаи относились скорее к сфере компетенции Революционного трибунала, а не Революционного комитета. Идея прибегнуть к потоплениям родилась из-за относительной медлительности этого Трибунала; многие свидетели рассказывали о злобных выпадах Каррье в адрес Трибунала, о его приказах судить и гильотинировать быстрее, без ненужного юридического «крючкотворства». Массовые расстрелы пленных вандейцев, захваченных в бою с оружием в руках, позволяли порой ликвидировать более 200 человек в день после простой регистрации их имен военной комиссией Биньона; тем не менее расстрелы вызывали меньшее отвращение, чем потопления [121]. При чтении показаний создается ощущение, что город, уважая закон, пусть даже сведенный к самой простой процедуре, привык к убийствам пленных. И в самом деле, никто не осмеливался оспаривать подобную видимость законности, поскольку это было бы понято как осуждение Конвента, одобрившего такую ускоренную процедуру. Во время слушаний в центре внимания оказывались преимущественно те ситуации, когда эта хрупкая революционная законность не соблюдалась, и явные случаи произвола и дикости в ходе репрессий. Так, на протяжении всего процесса всплывала история С подразделением из 80 вандейских кавалеристов, которые после поражения при Савене прибыли в Нант с желанием сдаться и сложить оружие. Однако Каррье лично отдал приказ расстрелять их без суда. Среди прочих жестокостей это было лишь незначительным эпизодом, однако ему придавалось большое значение по причине множества совпадавших друг с другом свидетельств (хотя в итоге ходили слухи, что Каррье приказал расстрелять чуть ли не 500 кавалеристов) и из-за того, что Каррье имел неосторожность лично подписать распоряжения о казни. Конвент потребовал доставить их из Нанта специальным курьером, и эти списки стали вещественными доказательствами чрезвычайной важности.

Между тем случай с этими вандейцами вписывался в гораздо более широкий контекст, о котором нередко шла речь и во время слушаний. Не объяснялись ли все эти жестокости продолжением войны в Вандее, несмотря на все победы республиканцев? Таким образом, Каррье обвинялся в том, что своими репрессиями способствовал продолжению войны, поскольку они отличались такой жестокостью, что не позволяли вандейцам капитулировать.

«После сражения при Савене я видел, как четверо наших солдат привели довольно много кавалеристов из числа этих разбойников; я слышал, как те признали свои ошибки, высказали живейшее сожаление и готовы были сдаться при условии сохранения жизни... Если бы власть захотела пощадить и их, и тех, кто еще оставался в Вандее, они согласились бы выдать своих главарей связанными по рукам и ногам и убедить большинство своих коммун встать под знамена Республики. Если бы столь выгодные предложения были приняты, вандейского вопроса больше не существовало бы; однако кровожадные люди, сообщники деспотов, были далеки от того, чтобы поддержать меры, которые в итоге лишили бы их власти... И мне пришлось со скорбью наблюдать за тем, как убили, безжалостно расстреляли около сотни этих разбойников... И эта жестокость была совершен а на следующий день после прибытия тех заблуждавшихся людей и несмотря на прокламации, обещавшие им безопасность и защиту» (показания Жироля, бывшего адвоката, бывшего члена Учредительного собрания).

Обвиняемый Но дополнил эти показания; именно он передавал Каррье предложения о капитуляции: «Я позволил себе настойчиво добиваться помилования для наших братьев, введенных в заблуждение фанатиками и контрреволюционерами». «Черт побери! — вскричал Каррье, — вы что, не видите, что это ловушка? Вы плохо знаете свое дело; вас обманывают видимостью смирения; они хотят совершить в городе переворот. Вы — трусы, ничтожества, которые не способны противостоять врагу. Никакого помилования; надо расстрелять всех этих мерзавцев».

Каждый новый день открывались дополнительные ужасы репрессий в Вандее: жителей Букенэ и соседних хуторов собрали под предлогом выдачи свидетельств о благонадежности и расстреляли (показания Рене, командира батальона); трупы расстрелянных женщин оставались на протяжении многих дней свалены один на другой, и «каннибалы» называли их, смеясь, «Горой» (показания Ж. Деламарра, главного казначея по общественным тратам в департаменте Верхняя Луара; показания Бурдена, кузнеца из Нанта). Хотя из тюрем выводили в основном для того, чтобы утопить или расстрелять, в них самих также погибало множество людей. «Получив распоряжение военной комиссии засвидетельствовать беременность большого количества женщин, содержавшихся в помещении складов, я обнаружил там множество трупов; я видел там детей, бьющихся или утопленных в полных экскрементами лоханях. Я проходил по огромным помещениям; мое появление заставляло женщин трепетать: они не видели других мужчин, кроме палачей... Я засвидетельствовал беременность тридцати из них; многие из них были беременны уже семь или восемь месяцев; через несколько дней я вернулся, чтобы вновь их осмотреть... Я свидетельствую, и душа моя разрывается от горя: эти несчастные женщины были сброшены в реку! Эти картины мучительны, они поражают человечество; однако я должен дать суду самый точный отчет о том, что знаю» (показания Тома, врача).

Концентрация всей ненависти, которую процесс заставил подняться на поверхность, на обвиняемых или, шире, на кадрах Террора объясняет то, что действиям обвиняемых, как правило, не придавали идеологической мотивации: крайне редки показания, в которых в качестве смягчающих обстоятельств говорилось бы об их «преувеличенных революционных чувствах» или в которых их называли бы заблудшими душами. Зато сами обвиняемые ссылались на «революционные намерения», признавая, впрочем, свои заблуждения. Ставка была высока: Трибунал должен был вынести свое решение, принимая во внимание «статью о намерениях», революционные или контрреволюционные мотивации инкриминируемых действий. Однако несложно догадаться, что проблема не была исключительно юридической. За нападками и обвинениями В адрес конкретных лиц вырисовывался своего рода коллективный портрет всех обвиняемых и соответственно террористических кадров. Индивидуальные различия стирались, и возникал единый образ банды негодяев, «кровопийц», «каннибалов», которые без зазрения совести терроризировали целый город. Их единственными мотивами были ненависть, жестокость, алчность и другие самые отвратительные страсти. Они были не просто убийцами, но прежде всего ничтожными негодяями, ворами и мошенниками. Революция не нуждалась в них; это они нуждались в Революции своей мечты, чтобы завладеть властью, обогатиться и удовлетворить свои низменные страсти. Обвинительный акт фактически открывается этим портретом: