Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

С точки зрения коллективной системы образов основной задачей рассказов об извращенности Каррье было создание его образа «чудовища». Каррье олицетворял собой и «серьезные меры», и будни Террора. Он сыпал словами «черт побери» и «м....», во время заседания народного общества он выхватил саблю и перерубил свечи; ответом на любую жалобу у него было «убить», «гильотинировать», «швырнуть в воду». Свидетели и обвиняемые, члены Комитета — все в один голос возлагали на Каррье ответственность за жестокость и чудовищные действия, связанные с Террором в Нанте. «Каррье поставил себе на службу террор, смерть, Луару, гильотину и контрреволюцию», — восклицал Шо, вопрошая: «Для того ли мы назначили представителя народа, чтобы он убивал народ?» Но, другой член Комитета, заявил: «Каррье лично явился в наш Комитет, чтобы назвать нас контрреволюционерами. Мы были отцами семейств; таковым не был Гулен, однако этот человек — агент и слепой инструмент Каррье, который его погубил, как он погубил и всех нас». 1 брюмера Гулен потребовал от имени всех обвиняемых, чтобы Каррье явился в суд: «Человек, который возбуждал наши умы, направлял наши действия, господствовал над нашими мыслями, руководил нашими поступками, спокойно взирал на наши слезы и наше отчаяние. Правосудие требует того, кто разверз перед нами пропасть, в которую мы слепо бросились по его приказу, и кто был достаточно труслив, чтобы бросить нас на ее краю; для нашего дела важно, чтобы Каррье предстал перед судом». В свете этих слухов, свидетельств и фантасмагорий, по мере того, как продвигались слушания, в центр суда над Революционным комитетом с каждым днем все более выдвигалась личность Каррье. Но и сам суд эволюционировал: очень скоро он стал заниматься не личностью, а проблемой Каррье.

И в самом деле, разве Каррье не был всего лишь связующим звеном между Террором на местном уровне и центральной властью, Конвентом и его Комитетами? С того самого момента, как процесс позволил каждому увидеть в Терроре те злодеяния, жертвой которых был он сам, демонтаж террористической системы на новом уровне актуализировал вопрос об ответственности: следует ли ограничить преследования местными кадрами, проводившими Террор в повседневную жизнь, или следует заняться и другими, вплоть до бывших членов Комитетов, представителей в миссиях, депутатов Конвента — вестников и эмиссаров большого национального Террора? Следует ли устроить суд над нантским Террором или же над II годом, Конвентом и соответственно Революцией?

«Первой катастрофой был Террор, второй катастрофой, погубившей Республику, был суд над Террором» [130]. Так Кинэ писал о крупных процессах над «террористами», в частности о суде над Каррье и Фукье-Тенвилем, которые в его глазах были лишь мелкими агентами Террора, простыми «пружинами» «системы Террора». Как здесь следует понимать слово «катастрофа»? Похоже, Кинэ по своей позиции был близок к тем взглядам, которые высказывал Ленде в речи, произнесенной в последние дни II года: выходя из Террора, необходимо не допустить реванша и, следуя очень удачной формулировке Кинэ, «декретировать забвение» [131].

Однако было ли в самом деле возможно — и с политической, и с психологической точек зрения — выйти из Террора, уничтожить эту «машину», не рассказав публично правду о Терроре, не предав гласности его отвратительные реалии? А после того как дело на Террор уже было заведено, после того как была обеспечена свобода печати, возможно ли было не расширить суд над Террором? Историк может лишь строить догадки по поводу возможности подобного выхода из Террора без процесса над «террористами» и без реванша, поскольку в изучаемой им реальности такого не случилось. Кроме того, слова и сожаления Кинэ выражают всю сложность ситуации, на которую термидорианцам пришлось давать немедленный ответ и которую старались объяснить историки прошлого века. Мы уже видели, каковы были основные этапы демонтажа Террора и как он вскоре превратился в процесс со своей собственной логикой, где одно событие практически неизбежно влекло за собой другое. Ключевым моментом здесь был суд над Каррье, поскольку его динамика заставила устроить суд над самими принципами Террора в их приложении к войне в Вандее. Однако Каррье не только пытался переложить ответственность на членов Революционного комитета Нанта, обвиняя их в том, что они нарушали его приказы и директивы и слушались своего собственного руководителя, совершая все эти жестокости и беззакония; он также напоминал об ответственности Комитетов Конвента и самого Конвента, вручившего ему неограниченную власть.

Защищаясь, Каррье подчеркивал, что в конечном счете он лишь проводил в жизнь определяемую Конвентом политику, четко придерживаясь ее принципов и регулярно извещая о своих действиях. Возникал очевидный риск, что суд над Каррье превратится в суд над Революцией, поскольку в глазах общественного мнения «террористы» Нанта были не просто «чудовищами», изобличенными в ходе процесса, они также были крайне «энергичными» якобинцами. И в самом деле, не забудем, что после 9 Термидора Каррье оставался представителем народа, исполнение обязанностей которою по определению предполагало порядочность, добродетельность и патриотизм. Он был чрезвычайно активным депутатом Конвента: в частности, он нападал на Тальена, требуя, чтобы тот объяснился по поводу «заговора», который планировался на 10 фрюктидора; он предлагал выслать из Парижа всех мюскаденов; он требовал депортации всех аристократов; он участвовал в дискуссиях о новой организации Комитетов и т.д.; но он также был и воинствующим якобинцем, игравшим все более важную роль и постепенно выходившим на первый план в деятельности очищенного Клуба. Он особенно отличался своим экстремизмом и тем, что занимал четкие позиции: предлагал исключить из Клуба Тальена, Фрерона и Лекуантра, неоднократно обличал «утверждающуюся ныне систему умеренности», призывал членов Клуба заявиться большой толпой в Конвент, чтобы «помочь искоренить аристократию», протестовал против клеветы на якобинцев и увещевал их объединиться и дать бой своим врагам, был членом комиссии, ответственной за составление обращения Клуба, вдохновленного знаменитой петицией народного общества Дижона, высказывал почти неприкрытые угрозы в адрес «поднимающих головы аристократов»... Вплоть до своего собственного процесса в Конвенте Каррье считался монтаньяром (или, скорее, принадлежавшим к «Вершине», как стали называть тех немногих, кто все еще утверждал, что относится к Горе), а в Якобинском клубе — «передовым». Но и по прошествии времени этому персонажу довольно сложно дать определение: даже в сугубо личном плане он, исполняя свою миссию, не мог не измениться и не превратиться из агента Террора в его продукт.