Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

В брюмере дело Каррье занимало якобинцев все больше и больше. Во время заседаний Клуба они критиковали ход суда над Революционным комитетом: дескать, обвиняемые с трудом получали слово, чтобы выступить в свою защиту, тогда как был вызван целый ряд свидетелей, паспорта которым выдали шуаны. Обличали «пасквилянтов», «замаскировавшихся аристократов» и «мюскаденов», которые в клеветнических памфлетах и на улице высказывали угрозы в адрес Конвента, лживо утверждая, будто «народ восстанет, если ему не выдадут Каррье» [136]. Ситуация была особенно напряженной в ходе заседания 13 брюмера. Что же там на самом деле произошло? Реконструировать факты сложно. К тому времени официальный отчет, публикуемый в Journal de la Montague и более или менее точно повторяемый в Moniteur (или в Annales patriotiques), вот уже несколько недель как не совпадал с вариациями и слухами, публикуемыми в антиякобинской прессе. По поводу заседания 13 брюмера эти расхождения вопиющи. Как бы то ни было на самом деле, у версии антиякобинской прессы оказалось гораздо больше читателей, в том числе и в ходе дебатов в Конвенте. Так, если верить Messager du soir, один из ораторов (Буэн) заявил, что «у патриотов тем больше оснований защищать Каррье, что они защищают свое собственное дело. Кто из нас, [...] в департаментах или в секциях, не был вынужден принимать для спасения отечества жесткие меры против мюскаденов, умеренных и бриссотинцев? После этого он призвал всех энергичных революционеров заслонить Каррье своими телами». Journal de Perlet приписывал Крассу, председательствовавшему на том заседании, следующие слова: «Ему кажется, что это не столько суд над Каррье, сколько суд над всеми революционерами и над всеми якобинцами. Он думает, что целят именно в них и соответственно они должны защищать друг друга. Он отнюдь не думает, что народ восстанет, если Конвент оправдает Каррье... Он призвал якобинцев противопоставить жестокостям, в которых упрекают Каррье, картину жестокостей, совершенных мятежниками». Но все эти газеты, включая Journal de la Montague, совпадали друг с другом, цитируя многозначное и угрожающее изречение Бийо-Варенна: «Когда лев дремлет, он еще не мертв, он проснется и уничтожит своих врагов» [137].

Эти слова вписывались в контекст более широкого беспокойства: медлительности Комиссии двадцати одного, которая не торопилась представить свой доклад о Каррье, слухов о подготовке якобинцами «заговора» прогни Конвента [138], нее более ожесточенных потасовок на улицах, провоцируемых «золотой молодежью», развернувшей «охоту на якобинцев» с кличем: «Да здравствует Конвент!» — и все более яростной кампанией в печати, направленной против Якобинского клуба.

Нападавшая на якобинцев печать — по большей части непериодические листки (памфлеты, брошюры) — была весьма среднего уровня, ее целью было не убедить, а разжечь страсти. Место аргументов занимали в ней оскорбления, и названия говорили сами за себя: «Стоит вы...ть якобинцев, и Франция будет спасена», «Срам Робеспьера, оставшийся у якобинцев», «Пока зверь в ловушке, надо его убить», «Заслон Каррье, смешанного с грязью, или цена якобинских монтаньяров», «Сдаются места, чтобы посмотреть на Каррье в тот день, когда он отправится на гильотину, с описанием обеда, который его самые близкие друзья должны устроить в тот же день» [139]. В этом можно увидеть один из признаков завидного постоянства, с которым на протяжении всей Революции издавалась заурядная памфлетная продукция сомнительного качества, сосуществовавшая с патетическими заявлениями и риторическими изысками. Между этими двумя планами установилась своего рода перекличка: памфлеты лишь переводили возвышенное и патетическое на вульгарный скабрезный язык. Однако антиякобинские памфлеты стали крайне эффективным инструментом воздействия на общественное мнение. Монополия на слово, сохранявшаяся якобинцами во времена Террора, окончательно рухнула. Нет сомнений в том, что лишенная правительственных субсидий проякобинская пресса прозябала. Если отчеты о заседаниях Якобинского клуба и продолжали печататься в большинстве газет, то прозвучавшие там красноречивые выступления повсюду становились объектом насмешек. Якобинский дискурс не служил более идеологической инстанцией, как это было во времена Террора. Он всегда претендовал на легитимацию со стороны народа, однако теперь эта пустая претензия вызывала лишь насмешку. И якобинцы с большим трудом осознавали и такую перемену ролей, и возрождение общественного мнения, легитимирующего антиякобинский дискурс. Это замешательство прекрасно выразилось в установленном, как мы это уже видели, Шалем иллюзорном различии между «мнением народа», который молчит, но остается проякобинским, и «общественным мнением», которое выражает себя в полный голос, но, увы, «находится в состоянии контрреволюции»...

Кампания в печати еще больше усилилась после появления новой политической силы: «золотой молодежи». Ее активное вмешательство нанесло последний удар Клубу на улице Сент-Оноре. Благодаря ряду работ сегодня историки лучше представляют себе историю «золотой молодежи», ее методы действия и социальный состав [140].

«Золотую молодежь» (или, как ее еще иначе называли, «мюскаденов») составляли выходцы из средней буржуазии, в частности из среды «судейских». Она состояла из «молодых людей», которые под разными предлогами уклонялись от призыва в армию и наполняли, работая клерками или служащими, конторы нотариусов и адвокатов, местную и центральную администрацию (где они порой сидели рядом с бывшими санкюлотскими активистами, искавшими убежища в военном ведомстве или в аппарате Комитета общей безопасности). Ярче всего «золотая молодежь» характеризовалась как своими политическими взглядами, так и формой своей организации. После 9 термидора она воплощала в себе антитеррористическую и антиякобинскую реакцию, превращала стремление к реваншу в конкретные действия (помимо прочего, в ее рядах можно было найти родственников или друзей жертв Террора; принадлежать к ним было предметом гордости). Более или менее социально однородная (хотя там порой и можно было встретить «бывших», таких, как знаменитый маркиз де Сент-Юрюж, один их тех политических авантюристов, которых порождала Революция), «золотая молодежь» тем не менее не была однородной в политическом плане и не имела никакого позитивного политического проекта (так, там можно было встретить умеренных республиканцев, различного толка монархистов и оппортунистов, следовавших в русле термидорианской политики), однородность ей придавали лишь формы организации и действий. Речь идет о группах боевиков, вооруженных палками, железными прутьями, дубинами и хлыстами, сплоченных в банды, которые на пике своей активности насчитывали от двух до трех тысяч человек. В начале III года эти банды завладели общественными местами, оставшимися свободными благодаря ослаблению полиции и политики террористической власти. Так, «золотая молодежь» оккупировала кафе (включая Cafe de Chartres в Пале-Эгалитэ, где расположился ее своеобразный генеральный штаб), улицу (особенно те места, где люди собирались для обсуждения политики — Тюильри, Пале-Эгалитэ, площадь перед Конвентом и т.д.), трибуны Конвента, собрания секций. «Золотая молодежь» была разбита на отряды и действовала в соответствии с заранее разработанным «планом битвы», нападая на конкретные объекты: ведя «охоту на якобинцев» в местах скопления народа и в собраниях секций, где она провоцировала драки и беспорядки; громя те кафе, которые считались «якобинскими»; избивая палками разносчиков якобинских газет и памфлетов и владельцев книжных магазинов, которые их продавали; вскоре она начала действовать и в театрах, где боевики освистывали актеров, скомпрометированных «сотрудничеством» с «террористами», и в общественных местах, где «золотая молодежь» уничтожала оставшиеся от II года символы (бюсты Марата, фригийские колпаки и т.д.). Гимном «золотой молодежи» в нивозе III года стало «Пробуждение народа», и боевики заставляли в общественных местах, в частности в театрах, петь этот призыв к мести. Таким образом, «золотая молодежь» олицетворяла собой специфическую и во многих отношениях неизвестную доселе форму революционного насилия. Тем не менее нетрудно заметить, что во многом она перелицовывала и обращала против своих создателей, если так можно выразиться, технический опыт применения насилия, накопленный санкюлотами. Однако она не группировалась по месту жительства и соответственно по принадлежности к секции или народному обществу. Командование обеспечивалось «вожаками», а не клубами; места сбора оказывались иными, нежели те, что были освящены революционной традицией. Формы насилия были порой заимствованы, порой оригинальны (освистывание в театрах, уничтожение бюстов, принуждение к пению и т.д.). «Золотая молодежь» стала своего рода вспомогательной силой Комитета общей безопасности, который не препятствовал ее действиям и даже подстрекал к ним; в определенные критические моменты он собирал подразделения «золотой молодежи» и напрямую руководил ими (в частности, во время восстания в прериале, когда Комитет раздал «молодым людям» оружие, чтобы те помогли усмирить Сент-Антуанское предместье), сопротивление «золотой молодежи» со стороны якобинцев и активистов секций было тем слабее, что они более не пользовались защитой власти.