Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Другая интерпретация заслуживает того, чтобы остановиться на ней немного более подробно: ее развивал в связи с Каррье и судом над ним Бабёф [145].

Бабёф категорически отрицал тезис, в соответствии с которым Террор был навязан «обстоятельствами», а «террористы» лишь хотели спасти родину. Он в свою очередь перечислял все ужасы, выявившиеся в ходе процесса. Ответственность за Террор ложится не на нескольких дорвавшихся до власти чудовищ и негодяев (даже если Каррье и был чудовищем, как это показывают «наименее сомнительные свидетельства»). На самом деле необходимо выявить все скрытые обстоятельства, позволившие «хищникам» действовать в согласии с теми, кто «затесался в руководство обществом». Так, несмотря на заявления членов бывших: Комитетов, не война в Вандее привела к установлению Террора. Эта война имела место лишь потому, что была выгодна находившимся у власти. «Необходимо сорвать [...] вуаль, которая до сих пор мешает обнаружить, что восстание в Вандее имело место лишь потому, что было выгодно бесчестным правителям, включившим его в свой кошмарный план (sic)». Вандейцы — мирные люди, их нравы просты, и достаточно было дать им возможность услышать доброе республиканское слово, проповедь убежденных патриотов, чтобы они присоединились к правому делу. Откуда же тогда война? Тайной была покрыта «система сокращения населения и новый принцип распределения богатств между теми, кто должен был выжить; [этим] объясняется все: война в Вандее, война за пределами страны, проскрипции, гильотинирования, массовые расстрелы, потопления, конфискации, максимум, реквизиции, щедрость в адрес определенной категории личностей и т.д.». Таким образом, в основе лежал проект, разработанный Робеспьером, который установил, «всё посчитав, что французское население превосходит ресурсы земли [146], [...] что рук слишком много для выполнения всех основных необходимых работ... Наконец [и это кошмарный вывод], что население может столь разрастись [нам не хватает подсчетов пресловутых законодателей], что станет необходимо пожертвовать частью санкюлотов... И придется что-то с этим делать».

К данной цели добавлялись другие заботы: собственность оказалась в руках небольшого количества людей, и ее необходимо перераспределить, чтобы обеспечить равенство, а этого не сделать без чрезвычайно высокого налогообложения богачей и «без изначального огосударствления собственности». Робеспьер мог одержать победу, лишь «принеся в жертву крупных собственников и навязав столь сильный террор, чтобы тот оказался способен убедить остальных покориться по доброй воле». Этот «важнейший раскрытый секрет» объясняет все тайны: «мерзостное убиение нации», «людоедство», превращение Вандеи в поле для экспериментов с «небывалой и бесчестной политической целью: прополоть человечество». Этот дьявольский план уже стоил Франции миллиона жителей. Помимо прочего, дело не ограничивалось исключительно Вандеей и войной за пределами страны; существовал также «надежный план» организовать в Париже голод — самое эффективное средство «сократить население Франции». Этим объясняется и тот факт, что «республиканские фаланги, превращенные в легионы геростратов и в ужасных мясников, вооруженных сотней тысяч факелов и сотней тысяч штыков, заставили трепетать такое количество людей и сожгли столько несозревшего хлеба». «Причины всех бед республики следует искать в революционном правительстве». Самая большая ответственность за это ложится на Конвент: он сформировал и поддерживал это правительство; он давал свое согласие на законы, которые были «обжигающими и удушающими, он санкционировал такое количество других, столь же плотоядных (sic), что приходится верить, когда он говорит, что Робеспьер в одиночку был сильнее, чем все депутаты вместе». Таким образом, раскрытие этого макиавеллиевского плана позволяет покарать истинных виновных — тех, кто служил «деспотии» и чьи преступления взывают о мести. Однако это «доказательное и счастливое раскрытие тайны» прежде всего позволяет снять вину с Революции: раскрытие заговора и его «ужасной системы» обеспечивает обретение ею изначальной чистоты [147].

Этот текст необычен в плане фантасмагории, родившейся в попытке разгадать тайны истории, однако в нем можно легко узнать перемешанные и слитые воедино основные страхи, которые преследовали Старый порядок, и новые призраки, порожденные Революцией: коварные планы и козни; «голодный заговор»; Террор, представляемый как детище тайных сил и проводимый в жизнь «чудовищами-людоедами». Он примечателен показом логики навязчивых идей, которая приводит к восприятию, пусть и фантазматическому, Террора как системы власти, пригодной для устранения, то есть уничтожения, тысяч и даже миллионов граждан с единственной целью: достичь реализации революционных замыслов.

Суд над Террором превратился в суд над Революцией. Не над Французской революцией как историческим феноменом, поскольку отныне одним из ее этапов как раз и стало требование правды, заставлявшее анализировать причинно-следственную связь, которая привела от принципов 1789 года к убийствам в Нанте и гражданской войне; а над Революцией как демиургом системы образов II года. Так, поздравляя читателей с закрытием Якобинского клуба, одна из термидорианских газет напечатала ужасную фразу: «Они больше не будут нас топить, они больше не будут нас расстреливать, они больше не будут палить из пушек по французскому народу, чтобы сделать его лучше» [148]. Закрытие Клуба стало знаковым событием для уничтожения политического и символического наследия Террора. Но были и другие: возвращение депутатов-жирондистов, участившиеся обвинения в адрес членов бывших Комитетов, уничтожение «золотой молодежью» символов II года — красных колпаков и бюстов «мучеников свободы». Однако на этом невозможно было остановиться: вскоре была поставлена под вопрос Конституция 1793 года. Нападая на террористическую систему образов, Термидор сталкивался с политическими и культурными проблемами, поскольку Революция, будучи наследницей Просвещения, привела не только к «тирании» — также она породила чудовищное явление, противоречащее и ее истокам, и ее целям, явление, с которым она хотела навеки покончить: вандализм.

В 1912 году Антуан Олар, негодуя, возвращался из Авиньона. Знакомя туристов с памятниками, гид не переставал подчеркивать разрушения и повреждения, совершенные во время Революции. Наведя справки, Олар удостоверился, что со всеми этими разрушениями Революция не имела ничего общего: они были совершены при Империи или даже при Реставрации. «Вот чего стоят уроки официальных Цицеронов. Их болтовне могут поверить лишь легковерные люди. Однако им верит большинство. В любой день в некоторых национальных зданиях и во всех районах Франции можно найти официального человечка, который по приказу или без оного изливает гнусности на Революцию, представляя наших предков вандалами, неотесанными людьми, и это при том, что доказано: Комитет общественного спасения, Комиссия по искусствам, Комитет народного просвещения умудрялись в 1793 и во II годах, то есть в разгар Террора, поддерживать и защищать народное достояние Франции, и умудрялись это делать максимально заботливо, компетентно и грамотно» [149].