Вадим Сидоров - Незавершенная революция

Темы политической религии это касается в том числе, потому что само фундаменталистское мировоззрение научно-исторического материализма, которое является основой основ любого марксизма, имеет ярко выраженный метафизический характер. Это касается и диалектики Гегеля, которую как метод заимствовал марксизм, заменив ее идеалистическую интерпретацию — прогресса как самораскрытия духа, на материалистическую — прогресса как результата развития материи. Но как это ни парадоксально, марксова интегральная « материя», включающая в себя «ипостаси» и «бытия», и «сознания» характеризуется куда большей метафизической глубиной, чем до предела профанизированный логоцентризмГегеля. Конечно, не хотелось бы скатываться в конспирологию, но в этом месте вряд ли будет правильно пройти и мимо бэкграунда самого Маркса — внука раввина, который, вполне возможно, мог быть причастен к традиции иудейского эзотеризма — каббалы, что может объяснить метафизическую глубину этой доктрины, совершенно нехарактерную для рационалистического умонастроения Запада того времени. Именно наложение друг на друга этих парадигм — мистическо-метафизической и профаническо-рационалистической и могло дать эффект, который в известных кругах определяется как « контр-инициация», что уже является темой для совсем иного разговора…

Карл Маркс (фото)

Впрочем, определенное отношение к нашей теме эта проблема имеет. Этот контр-инициатический посыл марксизма наиболее отчетливо выразился именно в его радикальных версиях, которые первоначально дали о себе знать и на Западе, главным образом, в подходящей для этого стране — Франции. Именно здесь возникла Парижская коммуна, вдохновившая Маркса назвать свое учение коммунизмом, при том, что практический французский коммунизм опирался на традиции якобинства и бланкизма.

Так вот, именно эта парадигма и проявила себя сильнее всего в возобладавшей в России версии марксизма — марксизме-ленинизме. Порой русский большевизм считается развитием «оригинальной мысли русского народничества» на том основании, что Ленин был носителем нечаевско-ткачевской ментальности. Но позвольте, что же в ней оригинально русского — это классическая традиция якобинства и бланкизма, развившаяся на той почве, которая и вдохновила Маркса назвать свое политическое учение коммунизмом. Оригинальной в русском народничестве с известными оговорками (потому что такой народнический романтизм также встречается в других странах) была как раз идеализация народа и его уклада, источником инспирации которой можно считать скорее «славянофильство» (то есть, русское почвенное народничество). А вот якобинство с бланкизмом было продуктом западной радикальной традиции, под которую Маркс пытался подвести фундаментальное теоретическое обоснование в виде своего научно-исторического материализма.

Ленин развивает именно эту радикальную линию в марксизме, которая на Западе упирается как раз в то самое «бытие», по Марксу определяющее «сознание» — развитую правовую и гражданско-городскую культуру, которая встает на пути у нигилистического метафизического (контр-инициатического) устремления. А вот в России она не только не сталкивается с такими препятствиями, но все ее реалии, весь ее дух, пронизанный нигилизмом, способствуют развитию этой линии в предельном виде.

Вопрос об «ортодоксальности» или «гетеродоксальности» ленинской версии марксизма непосредственно связан с проблемой «формы политической религии», той ее «церкви, которую создал Ленин в виде своей „ партии нового типа“». Действительно, в этом многие критики Ленина увидели бланкистское искажение марксизма. Ведь созданный Марксом Первый Интернационалне представлял собой вертикально интегрированное объединение структуралистских партий, но, скорее, как сказали бы сейчас, был типичным «сетевым сообществом». Был бы Маркс рад тому, чем, претендуя на преемственность с его детищем, Интернационал стал в его ленинском изводе? Тут остается только гадать — с одной стороны, он мог бы ужаснуться полному испарению из него плюралистической европейской культуры, с другой стороны, порадоваться тому, что ему удалось в расширенном виде реализовать и мультиплицировать модель Парижской коммуны, чья борьба так вдохновила его, и чего не удавалось при существовании Коммунистического Интернационала в рыхлом, «сетевом» виде.

Получилось так, что коммунизм смог победить именно как «религиозный» коммунизм, но вопрос в том, почему он оказался «церковным», а не «общинным» (советским в подлинном смысле этого слова). Дело в том, что спонтанные, демократические коммунальные революции возможны, но только как локальные или национальные, какими в общем-то и были французские — и якобинская революция, и Парижская коммуна. Запрос на такую революцию зрел и в России, и впервые был озвучен не марксистами, а народниками, в том числе в лице их авангардистского крыла. Однако придя к пониманию капитализма и империализма как единой (при всех внутренних противоречиях) гегемонистской системы, радикальные марксисты пришли к выводу, что и сопротивление ей должно быть таким же единым. А так как опыт той же Парижской коммуны и аналогичных ей восстаний показывал, что локальные спонтанные движения с собственной повесткой вроде народничества на эту роль не годятся, из этого следовала необходимость создания интернациональной структуры с единой идеологией и методологией, которой должны следовать ее национальные подразделения.

Конечно, это была уже идея « церкви», причем, не «поместной», а «вселенской», универсальной. Создателем этой «церкви» и стал «аятолла Ленин», как его метко окрестил один русский публицист, учитывая очевидные параллели в политических биографиях между ним и его иранской «реинкарнацией».

Ленин — не «пророк» коммунистического «бога», вещающий откровениями, а харизматический «клирик», которому приходится формировать «ортодоксию» в постоянном разоблачении «еретиков». «Есть в Ленине керженский дух, игуменский окрик в декретах, как будто истоки разрух он ищет в „Поморских ответах“», — писал об этом Николай Клюев, но принципиальная разница заключается в том, что русское староверие в итоге как раз эволюционировало в национальную сетевую систему, что особенно ярко проявилось в его беспоповских согласах, в то время как Ленин создал мегаломанскую вселенскую «церковь»римского типа. Ленин в общем-то и держал солидную интеллектуальную планку «вселенской церкви», подразумевающую свободу дискуссий, которые чрезвычайно любил и использовал как средство утверждения своей «ортодоксии». Другое дело, что вел он их на полное морально-интеллектуальное уничтожение противника. При этом физически Ленин уничтожал противников все же не за их идеи, а только за их дела, то есть, противодействие его революции. Таким образом политическое насилиеу него было еще отделено от идейного насилия, и если первое уже было массово-физическим, то второе скорее моральным. Но грань была весьма тонка, и на практике, конечно, начала стираться уже при нем, а если еще поддерживалась то только благодаря тому начавшему таять европеизированному культурному слою, представителями которого были и сам Ленин, и первые русские марксисты-ленинцы.