Гюнтер Кунерт - Москва – Берлин: история по памяти

С ними в Париже теперь живет и мать Ханны. Она уехала из Кенигсберга, оставив там своего мужа [82] Речь об отчиме Ханны Мартине Бирвальде. . К счастью, в отличие от многих друзей и родственников, которые станут жертвами расового безумия нацистов, он умрет естественной смертью от сердечного приступа в кенигсбергском доме престарелых.

Сомнения Ханны по поводу того, возможна ли совместная жизнь с Генрихом, теперь уже окончательно развеяны. 16 января 1940 года Генрих и Ханна вступают в брак. Но им недолго быть вместе. В их жизнь снова вмешивается большая политика.

В мае немецкие войска оккупируют Бельгию, Франция откликается на эти события новой волной интернирования иностранцев. На сей раз речь идет не только о мужчинах: незамужние или состоящие в браке, но бездетные женщины теперь обязаны явиться на «Vélodrome d’Hiver» [83] «Зимний велодром». или, как его сокращенно называют, «Ведь д’Ив». Марту Бирвальд, мать Ханны, это не коснется, зато коснется саму Ханну. Согласно распоряжению властей, каждая женщина должна иметь с собой запас продуктов на два дня, посуду (ложку, вилку, кружку и т. д.) и одеяло. Вся поклажа не должна превышать 30 кг. Ханна прощается с Генрихом и на метро отправляется в «Вель д’Ив». Генрих должен явиться на сборный пункт для мужчин.

Велодром — это огромная арена под стеклянным куполом. Большинство женщин, которых сюда поместили, — еврейские эмигрантки, не имеющие никакого отношения к политике. Кроме них там находятся и вышедшие замуж за немцев француженки, и ни в чем не повинные самые обычные немки, давным-давно живущие во Франции, и приехавшие в Париж со своими хозяевами служанки, и просто гражданки Германии, которые в момент объявления войны оказались во Франции.

В царящей там неразберихе Ханна встречает знакомых, они стараются держаться вместе. Всем раздают соломенные тюфяки, спать приходится на твердом бетонном полу, едва прикрытом соломой. Эти дни во дворце спорта полны тягот и неудобств. В огромном спортзале жарко, в воздухе носится пыль от соломы, санитарные условия хуже некуда. Ходят слухи, что немцы уже заняли Северную Францию. Днем и ночью раздается вой сирены, предупреждая о воздушной тревоге. До сих пор тревоги были ложными, но все постоянно ждут налета немецкой авиации. Женщинам, запертым в «Вель д’Ив», укрыться негде. Им страшно: в здании нет бомбоубежища, и бомбы могут упасть прямо на стеклянный купол. Подруга Ханны Арендт Кете Хирш позднее вспоминала: «Целую неделю мы уже находились в „Вель д’Ив“. А немцы продвигались все быстрее. По ночам была слышна глухая канонада французских зениток. В какой-то момент к нам подошла Ханна и спросила, нельзя ли ей, если на крышу упадет бомба, перелезть вместе со своими подругами через барьер, на наши места. Ну, разумеется, можно, — ответила я».

Недели через две женщинам объявили, что их переводят в другое место. На грузовиках их везут вдоль берега Сены мимо Лувра на вокзал и сажают в поезд. Несколько дней поезд идет на юг и в конце концов доставляет интернированных к месту назначения. Это лагерь Гюрс, названный так по небольшому местечку у подножия Пиренеев, всего в тридцати километрах от испанской границы.

Лагерь Гюрс — самый крупный из французских лагерей для интернированных лиц, всего же таких лагерей около сотни. Гюрс был создан в 1939-м для бойцов Интернациональных бригад, бежавших во Францию после окончания гражданской войны в Испании. С 1940 года лагерь стал фактически женским, число заключенных достигало в нем двадцати тысяч. В лагере было 382 барака, в каждом размещалось от 50 до 60 человек. Каждой арестантке отводилось пространство шириной около 75 сантиметров.

Гюрс не был исправительным лагерем, как, например, находившийся неподалеку печально известный лагерь Ле-Верне. Тем не менее из-за ужасных санитарных условий, отсутствия медицинской помощи и чрезвычайно скудного рациона жизнь арестанток в Гюрсе была крайне тяжелой. Их одолевали крысы и вши. Во время дождя вода проникала сквозь прохудившуюся толевую крышу, и глиняный пол в бараках превращался в настоящее месиво, доходившее до самых щиколоток. Умывальников было очень мало, уборные — их здесь называли «крепостями» — представляли собой небольшие сооружения на сваях, с дырками над большими выгребными ямами. Обед состоял из супа с «pois chiches», турецким горохом, и куска хлеба. «Как я ненавидела этот турецкий горох! — писала Лиза Фиттко в своих воспоминаниях о Гюрсе. — Каждый день мне приходилось давиться этой дрянью».

Но не только отвратительные бытовые условия приводили женщин в отчаяние. «Невыносимым в лагере для меня были не набитые соломой матрацы, — вспоминала впоследствии Сузи Айзенберг-Бах, — не скудное питание, не грязь под ногами в дождливые дни, не тягостное существование бок о бок с шестьюдесятью женщинами и даже не колючая проволока, которая была видна отовсюду, а чувство полной безвыходности». Многие из пленниц Гюрса бежали во Францию, чтобы не попасть в нацистские концлагеря, а теперь были интернированы страной, от которой ждали спасения.

Но Ханна не из тех, кто легко отчаивается. Даже в плохие времена она полна жизнелюбия. Правда, ситуация в мире настолько скверная, настолько «дерьмовая», как говорит сама Ханна, что мрачные мысли возникают и у нее. Двенадцать лет спустя в разговоре с Куртом Блюменфельдом [84] Курт Блюменфельд (1884–1963) — сионистский лидер, друг Ханны Арендт. она признается, что в Гюрсе подумывала о самоубийстве, но в конце концов сочла это «смешным». Для Ханны, которая настаивает на том, что личное должно быть отделено от политики, самоубийство в лагере — это проявление бессилия и даже в чем-то поступок комический. Эту же мысль она ясно высказывает в одной из своих позднейших статей, где описывает эпизод из своей жизни в Гюрсе: «В лагере Гюрс… я только один-единственный раз слышала о самоубийстве, когда кто-то из женщин призывал всех вместе свести счеты с жизнью в знак протеста, чтобы поставить французов в неловкое положение. Но когда мы поняли, что нас запихнули сюда как раз „pour crever“ („чтобы мы сдохли“), общее настроение внезапно переменилось и возникло страстное желание жить. В итоге мы пришли к выводу, что тот, кто все еще считает этот общий кошмар своим личным невезеньем и потому собирается в индивидуальном порядке покончить с жизнью, ведет себя неправильно, асоциально и никак не заинтересован в общем ходе событий».

Многие из переживших Гюрс потом рассказали, что женщины в лагере были охвачены упорным желанием выстоять, несмотря ни на что. Время от времени они ярко красились, надевали свои лучшие платья и отправлялись на прогулку по территории лагеря, словно по бульвару.