Норберт Элиас - О процессе цивилизации

Отчасти в силу иной структуры семьи, отчасти из-за иного уровня предвидения и расчета, которого требовали профессиональные функции представителей третьего сословия, в области сексуальности также имелись различия. Нечто подобное мы обнаруживаем и при рассмотрении цивилизационной трансформации западной религии. Та трансформация религиозного мироощущения, которой в основном уделяют внимание социологи, — сдвиг к внутреннему переживанию и рациональности в различных пуританских и протестантских движениях — находится в явной и тесной связи с изменениями в положении третьего сословия и в его структуре. Соответствующая ей цивилизационная трансформация в рамках католицизма, нашедшая свое выражение, скажем, в образовании и росте могущества ордена иезуитов, получала подкрепление со стороны иерархически централизованной организации католической церкви, находившейся в тесной связи с абсолютистской центральной властью. Эти проблемы получат свое решение только вместе с детальным изучением взаимодействия придворной и буржуазной линий развития цивилизации — если отвлечься пока от возникшего значительно позже цивилизационного движения в рабочих и крестьянских слоях.

См. настоящее издание, том I, часть вторая, глава VIII.II «Некоторые мысли о процитированных текстах о плевании» (с. 236 сл.).

Ср. также сказанное об общей проблеме чувства стыда (The Spectator. 1807. Vol. V. № 373): «If I was put to define Modesty, I would call it, The reflection of an ingenuous Mind, either when a Man has committed an Action for which he censures himself, or fancies that he is exposed to the Censure of others» («Если бы мне пришлось определять Скромность, то я назвал бы ее Размышлением бесхитростного Ума о Действии, совершенном Человеком, за которое либо он себя порицает, либо представляет себе, что его порицают другие». — А.Р. ). См. там же заметку об отличии чувства стыда у мужчин и женщин.

См. настоящее издание, том I, часть вторая, глава IV.II. Группа 2 (с. 189 сл.).

См. настоящее издание, том I, часть вторая, глава XI (с. 286 сл.).

См. настоящее издание, том I, часть вторая, глава IV.II. Группа 1 (с. 177 сл.).

Национальный характер англичан в целом или отдельные его черты исследователи часто выводят из географического положения. Но островное положение страны как нечто данное природой прямо не влияет на национальный характер ее жителей. Тогда представители всех прочих островных наций обладали бы схожими чертами характера, и ближайшим англичанам по habitus’y и поведению народом были бы японцы. Национальный характер определяет не островное положение как таковое, а значение этого фактора для социальной структуры и истории расположенного на острове общества. Особенностью исторического развития Англии — в отличие от Японии — было то, что воинские достоинства (попросту говоря — профессия солдата) не обладали здесь большим престижем и не отличались высоким статусом по сравнению с прочими социальными функциями.

В Англии дворянству, достигшему относительного внутреннего мира внутри своего слоя, совместно с верхушкой буржуазии удалось ограничить королевскую военную власть и рано поставить под контроль применение орудий насилия в самой стране. Созданию именно такой организации монополии на насилие действительно способствовало островное положение — в этом смысле оно сыграло известную роль в формировании национального характера англичан. Насколько некоторые черты английского «Сверх-Я» — или, если угодно, «совести» — отображают эти особенности строения монополии на насилие, видно по тому, что доныне в Англии «conscientious objector» может по мотивам совести отказываться от несения военной службы. Здесь по-прежнему достаточно широко распространено представление, что всеобщая воинская повинность представляет собой опасное ограничение индивидуальной свободы. Вероятно, вековая сила и жизнеспособность нонконформистских движений и организаций в Англии объясняются и тем, что официальная церковь здесь не становилась на сторону полицейского и военного аппарата в такой мере, в какой это делала церковь в протестантских государствах Германии. Внешнее принуждение, ограничивающее применение вооруженного насилия, здесь также начинается раньше, чем в других европейских странах; оно быстрее, чем на континенте, превращается в самопринуждение — в особенности там, где речь идет о государственной жизни. Островное положение оказало, таким образом, влияние на национальный характер англичан, но именно посредством того, что оно воздействовало на социальную историю этого народа.

См. настоящее издание, том I: часть первая, глава I.IV (с. 71 сл.); часть вторая, глава III (с. 136 сл.); прим. 1 к главе III (с. 145–148).

См. также: Loewe A. The Price of Liberty. L. P. 31. Здесь говорится: «The educated German of the classical and post-classical period is a dual being. In public life he stands in the place which authority has decreed for him, and fills it in the double capacity of superior and subordinate with complete devotion to duty. In private life he may be a critical intellectual or an emotional romantic… This educational system has come to grief in the attempt to achieve a fusion of the bureaucratic and humanist ideals. It has in reality created the introverted specialist, unsurpassed in abstract speculation and in formal organization, but incapable of shaping a real world out of his theoretical ideas. The English educational ideal does not know this cleavage between the world within and the world without…». («Образованный немец классического и постклассического периода представляет собой двойственное существо. В общественной жизни он занимает то место, которое предписано ему властями, и пребывает на этом месте в двух качествах — вышестоящего и нижестоящего — со всей преданностью долгу. В частной жизни он может быть критически настроенным интеллектуалом или эмоциональным романтиком… Эта система образования так и не смогла соединить бюрократические и гуманистические идеалы. На деле она произвела специалиста-интроверта, непревзойденного в абстрактных умозрениях и формальной организации, но не способного воплотить свои теоретические идеи в реальность. Английский идеал воспитания не знает такого разрыва между внутренним и внешним мирами…» — А.Р. ).

См. выше: часть третья, глава III.I (п. 27–38; с. 67 сл.).

См. выше, с. 99 сл. и с. 103 сл.

Мы уже неоднократно подчеркивали, что сила противоречий между различными единицами власти и сила социальных противоречий в каждой из них неразрывно связаны друг с другом. Такого рода взаимосвязи хорошо заметны уже на заре западной истории, в феодальном обществе с преобладанием натурального хозяйства. Рост населения оказывает давление на общественное развитие и ведет к экспансии, ко всякого рода конкурентной борьбе, скажем, к стремлению завладеть каким-то участком, отняв его у противоборствующих бедных рыцарей, к желанию расширить свои владения за счет других, возникающему у рыцарей побогаче — графов, князей, королей. Но это давление является следствием не роста населения как такового, но связи этого роста с существующими отношениями собственности, с монополизацией частью рыцарства важнейших средств производства. С какого-то времени земля была прочно закреплена во владении одних, тогда как семьям и индивидам, ею еще не владевшим, доступ к земле был затруднен — отношения собственности становились все более прочными. В такой социальной констелляции количественный дальнейший рост как крестьян, так и рыцарей, утрата многими людьми своего прежнего стандарта существования вызывали давление, сверху донизу пронизывавшее все общество. Оно обнаруживается и в пределах каждой области, и между ними, ведя к обострению конкурентной борьбы (см. выше, часть третья, глава III.I, с. 41–54, 60–67). Точно так же в индустриальном обществе за рост давления в каждом государстве ответственность несет не абсолютная величина народонаселения и уж ни в коей мере не его прирост, но плотность населения плюс существующие отношения собственности — т. е. отношения между теми, кто в форме неограниченной монополии распоряжается шансами, и теми, кто этих шансов лишен.