Норберт Элиас - О процессе цивилизации

Здесь мы имеем дело со сложной системой взаимодействия. В любом большом сплетении взаимосвязей людей имеются различные уровни, сектора, находящиеся ближе к центру или дальше от него. Носителей функций центральных секторов (например, высших функций координации) к постоянному и строгому самоконтролю принуждает не только их положение, характеризуемое пересечением в центре множества цепочек действий. Большая социальная сила носителей этих функций связана именно с их зависимостью от такого множества цепочек. Особенностью развития западного общества было то, что развитие это все больше вело к равномерной зависимости всех ото всех. Достигшее высокого уровня дифференциации и разделения труда, западное общество все более зависело от того, насколько представителям низших слоев деревни и города удается регулировать свое поведение и свою деятельность в соответствии с долгосрочными целями всей сети, — именно поэтому они перестали быть «низшими» социальными слоями. Аппарат разделения труда стал настолько сложным и чувствительным, что нарушения в любой точке его поточных линий стали угрозой всему целому. Поэтому руководящие, правящие слои под давлением конкурентной борьбы между собой были вынуждены уделять все больше внимания народным массам. Но приближение функций масс к центру и обретение ими все большего веса в разделении труда сделали возможным и необходимым долгосрочное планирование и в низших слоях. Эти слои — чаще всего под сильным социальным давлением — постепенно пришли к контролю над мимолетными аффектами, к дисциплинированию всего своего поведения с учетом и общества в целом, и своего положения в нем. Тем самым поведение тех, кто ранее принадлежал низшим слоям, все более сдвигалось к тому стандарту, который ранее был свойствен только элитам. Вместе с тем росла сила низов по отношению к верхам, а тем самым росла и их способность представителей народных масс к долгосрочному планированию. Не так уж важно, что модель такого планирования была получена ими извне; главное заключается в том, что и у них внешнее принуждение стало преобразовываться в самопринуждение, у них возникло напряжение по горизонтали между аппаратом самоконтроля («Сверх-Я»), с одной стороны, и сделавшимися непрозрачными, хуже или лучше трансформированными, подавленными и регулируемыми энергиями влечений — с другой. Так в рамках западного общества происходило постоянное распространение цивилизационных структур, а тем самым весь Запад — в единстве высших и низших слоев общества — стал своего рода высшим слоем в центре сети взаимозависимостей: центром, из которого структуры цивилизации распространяются по всем колонизованным и не колонизованным частям земного шара. Только взгляд на все это движение в целом, на это постепенное распространение определенных функций и структур поведения на все новые и новые слои и районы, только понимание того, что сами мы находимся не в конце этого потока, но на одной из кризисных его волн, — только такой подход может пролить свет на проблему «цивилизации». Как выглядит это движение, если проследить его в обратном порядке, двигаясь по одной волне вслед за другой из настоящего в прошлое?

Цивилизация продвигается вперед по траектории, представляющей собой ряд движений вверх и вниз. Вновь и вновь поднимающийся снизу социальный слой перенимает функции и положение высшего слоя. Это ему приходится делать в противостоянии с другими слоями, давящими на него сверху и снизу; и всякий раз этому поднявшемуся и получившему статус высшего слою «наступает на пятки» новый, еще более широкий слой.

Мы оставляем в стороне обширный круг проблем, касающихся различий в поведении высших, средних и низших слоев. В общем виде можно сказать, что низшие слои склонны к прямой разрядке аффектов и непосредственному удовлетворению влечений, что их поведение регулируется в меньшей мере, чем поведение представителей высших слоев. Принуждение, оказывающее воздействие на низшие слои, на протяжении большей части истории носило характер прямого физического насилия, угрозы телесных мучений или смерти от меча, нищеты и голода. Ни применение подобного насилия, ни функции, характерные для подобного положения в обществе, не способны привести к стабильному преобразованию внешнего принуждения в самопринуждение. Отказ средневекового крестьянина от употребления мяса из-за того, что он слишком беден, а его скот идет на стол господину, всецело обусловлен физическим принуждением. Стоит лишь появиться возможности есть мясо без внешней угрозы, и крестьянин будет предаваться удовлетворению этого желания, в отличие от вступившего в религиозный орден представителя высших сословий, отказавшегося от потребления мяса по идейным соображениям — на основании мыслей о мире ином и чувства собственной греховности. Лишенный всякой собственности труженик, оказавшийся в работном доме из-за угрозы голода и те самым принужденный трудиться, оставит работу сразу же после того, как исчезнет угроза внешнего насилия. Он отличается от зажиточного купца, который работает все больше и больше, хотя без того имеет средства к существованию. Купца к деловой активности склоняет не нужда, но давление конкуренции, борьбы за власть и престиж; он трудится потому, что работа стала его призванием, смыслом и оправданием его жизни. В конце концов, постоянное самопринуждение сделало эту работу столь привычной, что, прекратив ее, купец ощутит душевное смятение.

К особенностям западного общества относится то, что в ходе его развития произошло существенное уменьшение различий в положении и кодексе поведения низших и высших слоев. На все слои распространились некоторые характеристики низших слоев. Симптомом этого можно считать то, что западное общество в целом стало регулярно работающим обществом — ранее труд был признаком низших. Но в то же самое время на все общество точно так же распространились черты, ранее служившие признаком отличия высших слоев. Превращение социального принуждения в самопринуждение, в автоматически действующие и привычные регулировку влечений и сдерживание аффектов (чаще всего у людей, защищенных от угрозы смерти от меча или голода) распространяется на Западе на все более широкие массы. Глядя только на малый отрезок этого развития, можно по-прежнему считать эти различия в моделировании влечений и в поведении высших и низших слоев цивилизованного мира существенными. Но если посмотреть на весь ход движения на протяжении столетий, то мы увидим, что резкие контрасты между поведением различных социальных групп — равно как и контрасты в поведении индивидов — постепенно стираются. Моделирование аффектов, формы поведения, весь habitus низших слоев цивилизованного общества — вместе с ростом значимости их функций в системе разделения труда — все более приближаются к тому, что мы находим у других групп. В первую очередь, наблюдается близость со средними слоями, хотя у представителей низших слоев поначалу отсутствуют те формы самопринуждения и те табу, что служат для «отличия» и проистекают из стремления к высокому престижу. Пока у них нет и той степени контроля над аффектами, и того долгосрочного планирования, которые становятся возможными и необходимыми у элит в силу особенностей их социального положения.