Норберт Элиас - О процессе цивилизации

На самом Западе мы в то же самое время являемся свидетелями волны, движущейся в том же направлении. Городские и сельские низы обретают стандарт цивилизованного поведения, у них растет привычка к расчету последствий своих действий, у них заявляют о себе более равномерное подавление аффектов и их регулирование, вырабатывается все более сильный аппарат самопринуждения.

В зависимости от структурной истории каждой страны мы обнаруживаем в рамках цивилизованного поведения самые различные модели и способы формирования аффектов. Скажем, в Англии на поведение рабочих оказывает влияние поведение лендлордов и ведущих заморскую торговлю купцов; во Франции моделью служат и придворные вельможи, и пришедшие к власти в результате революции буржуа. Более жесткое регулирование аффектов и ставшую традиционной вежливость у рабочих мы обнаруживаем в нациях, которые дольше исполняли функцию колонизаторов и выступали в этом смысле в целом в качестве высшего слоя по отношению к колонизируемым. Менее строгим и не в столь значительной мере отшлифованным является регулирование аффектов у наций, поздно пришедших к колониальной экспансии (или вообще к ней не пришедших), поскольку у них позже, чем у наций-конкурентов, возникла монополия на насилие и на сбор налогов, а также произошла централизация национальных орудий власти, образующие предпосылку для любой длительной колониальной экспансии.

Если сделать шаг назад к XVII–XIX вв., то — в зависимости от страны, где раньше, где позже, — мы встречаемся с одним и тем же явлением: со взаимопроникновением форм поведения дворянства и буржуазии. В зависимости от соотношения сил в продукте такого взаимопроникновения сначала преобладают модели, отражающие положение высших слоев, а затем — поднимающихся снизу слоев, пока, наконец, результатом процесса не оказывается амальгама, некая общность, обладающая неповторимым характером. Здесь мы вновь сталкиваемся с двойственным положением высшего слоя, обнаруживаемом сегодня у знаменосцев «цивилизации». Знаменосцы «civilité», представители придворной аристократии, были принуждены к большей сдержанности в проявлении аффектов и к следованию более строгим правилам поведения из-за того, что находились в сети взаимозависимостей, обладавших значительно большей силой, чем те, которым подчинялись иные слои. Сказывалось и то, что они занимали промежуточное положение между королевской властью и буржуазией. Функция и положение придворной аристократии побуждали ее держаться особого поведения как того, что давало ей престиж, служило средством отличия от слоев, давящих на нее снизу.

Поэтому придворные всеми силами пытались сохранять эти отличия. Только посвященные, только принадлежавшие к этому кругу должны были знать таинства хорошего поведения — и только в хорошем обществе ему можно было научиться. Книга о таком «savoir-vivre», знаменитый «Карманной оракул» Грасиана, как объясняла одна принцесса двора [162], был столь темно написан именно с тем, чтобы не каждому купившему ее за пару грошей были доступны эти знания. Куртэн тоже не забывает напомнить в предисловии к своему трактату о «civilité», что рукопись предназначена для приватного употребления нескольких друзей, но даже будучи напечатанной, книга по-прежнему предназначена только для людей из хорошего общества. Но уже здесь мы видим двойственность положения высших слоев. В реальной жизни придворная аристократия существовала в тесной взаимозависимости с буржуазией и не была способна избегать контактов с богатыми буржуа. Поэтому она не могла не передавать буржуа свои манеры, свои вкусы, свой язык. Затем эти формы поведения распространились на другие слои: поначалу, в XVII в., — на малочисленную верхушку буржуазии (это хорошо показывает наш экскурс «О моделировании речи придворными кругами» [163]), а затем, в восемнадцатом столетии, — на более широкие слои буржуазии. Об этом говорит множество опубликованных в то время книг о «civilité». Стена, выстроенная дворянством для самозащиты, рухнула под воздействием силы целостной системы взаимосвязей, противоречий и конкуренции, ведущих ко все большей дифференциации функций, к росту зависимости индивида от все увеличивающегося числа других людей, а тем самым и к подъему все более широких слоев.

Принудительность функциональной взаимозависимости, дифференцированной самодисциплины, образования стабильного «Сверх-Я» поначалу дает о себе знать в небольших функциональных центрах. Затем они захватывают все большее число других функциональных кругов, чтобы, в конце концов, превратиться в трансформацию социальных функций (а тем самым и поведения, всего психического аппарата) лежащих за пределами Европы стран. Последний процесс происходит при использовании уже имеющихся форм цивилизации. Такова картина пройденного западной цивилизацией пути в социальном пространстве в целом.

В этом потоке, характеризуемом подъемом одних форм поведения снизу вверх и падениями других сверху вниз, с их взаимным проникновением, проявляющимся во все расширяющихся кругах населения, особое место занимает придворное общество XVII–XVIII вв., и в первую очередь, — придворное дворянство Франции, образующее центр этого общества. Придворные не были изобретателями и первопроходцами в деле подавления аффектов и равномерного преобразования поведения в целом. Подобно всем прочим участникам этого движения, они находились под давлением механизма принуждения, который не был запланирован каким-либо человеком или даже какой-нибудь отдельной группой. Но в этом придворном обществе формировался костяк тех форм поведения и общения, что затем, преобразуясь в соответствии с положением перенимающих их слоев, распространялись на все более широкие круги. Особое положение людей придворного «хорошего» общества делало их — более чем любую другую группу западного общества в ходе этого движения — специалистами по формированию и моделированию поведения. В отличие от всех последующих элитарных групп, у них имелась социальная функция, но она не была для них работой.

Моделирование поведения при крупных дворах — центрах управления ключевыми монополиями на налоги и физическое насилие — играло большую роль не только в процессе цивилизации на Западе, но и в других процессах подобного рода, скажем, в Восточной Азии. Здесь, у трона монопольного владыки, сходились все нити огромной сети взаимозависимостей, в некоем порядке пересекались социальные процессы. Более чем в любом другом пункте этой сети, здесь соединялись длинные цепочки действий. Даже линии заморской торговли, переплетавшиеся в городских торговых центрах, не могли долговременно и стабильно существовать без защиты со стороны сильного центрa власти. Поэтому от функционеров этого центра, — в том числе от самих князей, от их представителей и слуг — требовались большие, чем в любом другом пункте, регулирование поведения и способность предвидения. Эта ситуация находит свое выражение в церемониях и этикете. На находящегося в центре государя и на его ближайшее окружение со всех сторон стремятся прямо или косвенно оказать влияние различные люди, и каждый шаг, каждый жест вельможной персоны в тех или иных обстоятельствах может иметь огромное значение. Монополия еще сохраняет приватный, или личный, характер, а потому без ритуала, без дифференциации действий, сдержанности и дистанции по отношению к противостоящим силам (на всем этом покоится умиротворяющая работа монопольного правителя) общество быстро оказалось бы ввергнуто в хаос. Если не прямо, то через правителя и его министров, любое значительное движение или потрясение в обществе сказывается на положении придворных, образующих ближайшее окружение государя. То сплетение взаимосвязей людей, в которое неизбежно попадает каждый человек при дворе, требует от него постоянной предусмотрительности, точного контроля над тем, что он говорит или делает. Образование монополий на физическое насилие и на налоги было лишь одним из аспектов общего процесса цивилизации, но это событие можно считать ключевым, поскольку от него без труда можно подойти к движущим силам данного процесса. Большой королевский двор какое-то время был сердцевиной тех социальных взаимосвязей, которые пустили в ход и направляли процесс цивилизации. Если проследить социогенез двора, то мы обнаруживаем здесь трансформацию, составляющую необходимую предпосылку всех прочих изменений в направлении к цивилизации: мы видим, как на место рыцарей приходит дворянство с усмиренными аффектами — придворные. Одним из наиболее значимых не только на Западе, но и в любом крупном процессе цивилизации шагов на этом пути является превращение рыцарей в придворных . Разумеется, существуют разные уровни такой трансформации общества, ведущей к установлению внутреннего мира. На Западе этот процесс начинается с XI–XII вв. и находит свое завершение в XVII–XVIII вв.