Александр Кравчук - Перикл и Аспазия

— Да, и я так думаю.

— Значит, если тиран объявляет какой-нибудь закон и заставляет, а не убеждает граждан его выполнять, — это и есть бесправие?

— Согласен с тобой. Я был неправ, когда утверждал, что правом является все, что постановил тиран, даже против воли сограждан.

— А не назовем ли мы насилием решение, принятое меньшинством вопреки воле и убеждениям большинства?

— И с этим я не могу не согласиться. Если кто-то принуждает других поступать вопреки убеждениям, то такой поступок мы назовем насилием независимо от того, облечен ли он в форму закона или нет.

— Иными словами, Перикл, то, что народ постановил в отношении людей богатых, является насилием, а не правом, если их предварительно пе убедили в справедливости таких действий?

— Да, ты прав, Алкивиад!

И, помолчав немного, Перикл с едва заметным высокомерием добавил:

— Когда я был в твоем возрасте, Алкивиад, меня очень забавляли такие споры. Я всегда брал в них верх, ибо много учился и размышлял, совсем как ты теперь.

Алкивиад не остался в долгу:

— Ах, как жаль, что я не застал того времени, когда ты побеждал на диспутах [51] Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. I. 2, 40 и след. (Пер, авт.). .

Последние слова как раз и означали: «слабеть начинает мудрость, а язык красноречье теряет».

Народное собрание постановило заключить с Керкирой оборонительный союз, или, как его называли в Элладе, «эпимахию». В первых числах августа 433 г. до н. э. в Ионическое море отправилась эскадра из десяти кораблей. На них находились целых три стратега; одним из них был сын великого Кимона Лакедемоний. Вожди получили точную инструкцию: ни при каких условиях не вступать в битву с коринфянами, если только они первыми не атакуют керкирян или не высадят десант на их земле. Вот поэтому-то эскадрой и командовали сразу три человека. Они должны были следить друг за другом и не допустить необдуманных действий. Для выплаты гребцам и воинам жалованья из сокровищницы богини Афины выдали двадцать шесть талантов — весьма значительную сумму. Казначеи распорядились выбить на мраморной плите специальный текст: кто и с какой целью получил деньги. Плиту установили на Акрополе среди других документов подобного рода, она сохранилась до наших дней.

Едва только эскадра покинула Пирей, как оппозиция яростно напала на самого Перикла и на его решение по вопросу о Керкире. Как это часто бывает, для подрыва политической позиции противника использовалась личная неприязнь. Враги вождя считали, что он хочет выставить на посмешище, а может быть, и погубить Лакедемония. Перикл ненавидит его, ибо никогда не мог сравняться с его отцом, Кимоном: тот командовал афинским флотом и бил персов на всех морях. Лакедемоний же из милости получил только десять кораблей. А почему не три или два? Что ему делать с таким «великолепным» флотом? Он будет или обречен на бездействие, или вступит в бой и проиграет. Но Периклу только этого и надо. Если Лакедемоний уклонится от битвы, Перикл сразу закричит: «Трус, предатель! Стратег, потворствующий Спарте точно так же, как и его отец!»

Если же Лакедемоний падет в сражении, Перикл обвинит его в неспособности и в неумении командовать. Ко всему прочему, двое других стратегов будут постоянно связывать руки сыну Кимона.

Критические голоса были такими громкими и многочисленными, к ним прислушивалось столько людей, что Периклу пришлось внять им. Уже через несколько дней вдогонку первой отправилась вторая эскадра, на этот раз из двадцати кораблей. Ею тоже командовали три стратега. И снова казначеи богини Афины выплатили им соответствующую сумму, что было отмечено на мраморной плите, сохранившейся вместе с предыдущей.

На закате одного из первых дней сентября эта эскадра приближалась к мысу Левкимме, у острова Керкира. Уже издали афинские моряки увидели десятки судов, теснившихся в проливе. Когда с них заметили приближавшийся афинский флот, началось замешательство и они отплыли к материку. Без сомнения, перед афинянами — коринфская эскадра. Противостоящие ей керкирские корабли тоже отступили, но только к острову; с них, вероятно, даже не заметили афинян. Судя по всему, неожиданное появление новой флотилии прервало подготовку к битве. Но кто же начинает битву на ночь — удивлялись на афинских кораблях. Чем ближе были берега Керкиры, тем чаще встречались обломки кораблей и уносимые волнами трупы. Когда афиняне швартовались к пристани, не обошлось без недоразумений. В темноте керкиряне не разобрались, чьи это суда. Прошло много времени, прежде чем удалось бросить якорь среди своих. Только теперь вновь прибывшие узнали о драматических событиях минувшего дня. Их товарищи с первой эскадры рассказали:

«Битва уже произошла, вот откуда эти обломки и трупы. Никогда еще с тех пор, как эллины воюют с эллинами, не было столь яростного и кровавого сражения. Со стороны коринфян в нем участвовало сто пятьдесят кораблей, со стороны керкирян — сто двадцать. Но как же неумело они боролись! Никто не знал новой тактики морских битв. Обе стороны попросту разместили на своих кораблях столько вооруженных людей — гоплитов, лучников, копейщиков, сколько смогли поднять. Триеры врезались друг в друга, и воины, стоя на бортах, сражались, как на суше. Никто даже не пытался маневрировать кораблями, пробивать вражеский строй в одном месте — словом, делать то, к чему располагает морская битва и чем мы, афиняне, благодаря постоянным войнам и учениям овладели в совершенстве. Здесь же триеры беспорядочно толкались и кружили на месте. Наконец дело сдвинулось на левом крыле, где противниками керкирян были союзники Коринфа. Они сначала начали отступать, а потом рассеялись в разные стороны. Двадцать керкирских кораблей помчались за ними в погоню. Они добрались до материка, ограбили и сожгли вражеский лагерь. Но эта частичная победа в конечном счете привела к поражению. Эти двадцать кораблей не смогли помочь, когда правое крыло керкирян оказалось в трудном положении. Такое можно было предвидеть. Как вы видите, друзья, керкирские корабли слабее и старее коринфских. И что не менее важно, керкиряне посадили на весла главным образом рабов, а у коринфян экипажи состояли из свободных, опытных и хорошо знающих свое дело людей.

Наши корабли не принимали участия в битве. Находясь немного позади боевых порядков, они только в случае необходимости подходили туда, где противник брал верх. Это всегда производило нужное впечатление. Мы точно придерживались данных нам инструкций, хотя в тех условиях они вряд ли были разумными, ибо, не включившись в битву, мы помогали коринфянам. Тем временем коринфяне пошли вперед, и мы, уже не обращая ни на что внимания, приняли бой. Мы несколько раз вступали в схватку с их кораблями, однако ввиду численного превосходства неприятеля успеха не имели. Все наше левое крыло отступало к Керкире. Коринфяне уничтожали экипажи на поврежденных керкирских кораблях, а потом спокойно собирали своих погибших и буксировали разбитые суда к побережью, называемому Сиботы.